Соло на одной клавише. Ринат Валиуллин
Читать онлайн книгу.
ставив солнцу лицо.
– Ты далеко собрался? – остановила девушка его руку, которая двигалась от талии к её груди.
– Нет, до оргазма и обратно.
Интим в 11.00 показался мне слишком ранним, я лишил героев голоса и перевёл взгляд выше. Там висела картина современного художника, которую я купил как-то в галерее напротив, но не из-за большой страсти к искусству, просто хотелось скрыть неровность на стене. Как только я её повесил, стена действительно перестала нервничать, и мне работалось спокойнее, однако с её появлением в жизни стали происходить метаморфозы. Имени художника я не помнил, но зато врезалось название: «Инь и Янь. Голубиная почта» – исчерченное проводами небо и два голубка на одной из линий. Линии эти разбивали высь на разного цвета куски. Безусловно, речь шла о связи двоих, посредством Интернета или телефона. Небо было похоже на квилт, одеяло, сотканное из разных кусков, которым хотелось укрыться, в котором я был бы не прочь провалять это утро.
Работать не хотелось, я встал, потянулся, сделал несколько махов руками, но так и не взлетел. Подошёл к окну. Солнце было самым капризным из всех домашних животных. Сегодня оно опять нас не любило, сколько бы ни обожали его мы. Не выходило. На улице ветрено, влажно и противно. Осень – какая несправедливость: в то время как хочется зависеть от любимого человека, зависишь от погоды.
Максим снова прибавил звука фильму и сел в кресло. Кино не трогало, для лета в нём не хватало страсти, для отношений – капризов. Время от времени взгляд вместо ящика останавливался на картине. Он понял, что смотреть на неё ему приятнее, чем в экран, хотя может быть и менее информативно на первый взгляд, потому что на второй – было о чём подумать. Картины для того, чтобы вдохновлять. Ни телевизор, ни его картина не могли ни на что вдохновить. Да и на что может вдохновить искусственный глаз, который заморгал рекламой в очередной раз, разве что отсосать остатки времени и положительных эмоций, особенно если освещали события в мире, загоняющие тебя ещё дальше, в самую гущу осени.
Я переключил программу, передавали новости, и телевидение снова стало чёрно-белым. Переключился на полотно. Голубки ворковали.
Мне тоже захотелось поворковать. Я вызвал Катю.
– Кофе? – спросила Катя, вытеснив из пространства моего кабинета одиночество.
– Катя, вы могли бы выключить телевизор?
– Ну, вы совсем уже, Максим Соломонович, – возмутились хором белая кофточка, чёрный пиджак и розовая юбка. «Почему юбка розовая?» – мелькнула у меня того же цвета мечта.
– Может быть, я тебя испытываю в роли покорной жены? – всё ещё рассматривал я её, окопавшись в кресле.
– Это ни в какие рамки не лезет, – всё ещё глядя на меня с недоумением, взяла она пульт со стола, и зрачок погас.
– Вот и я про картину. Вам нравится она, Катя? Я хотел сказать, есть ли разница, куда смотреть: в телевизор или на картину?
– Я вообще телек не смотрю. Ящик для стариков.
– Серьёзно? – почувствовал я себя отстающим от жизни. – Неужели я такой старый? – перезарядил я на плечах пиджак.
– Нет ещё, но постоянно туда смотрите.
– Могла бы приносить кофе чаще.
– Смотрите лучше на картину, – Катя знала, что если шеф переходил на «ты», значит, либо ему было не по себе, либо он сердился.
«Ну вот, что за скромность, могла бы сказать – смотрите лучше на меня, Максим. Я бы смотрел тогда, может быть, чаще, может быть, не только смотрел. Хотя это было бы неправильно: мужчина, если он действительно хочет женщину, оказывает внимание сам. Или я стал настолько ленив и скучен?»
– Её же тоже придётся время от времени выключать. Кстати, где от неё пульт?
– От кого?
– От картины.
Катя не поняла юмора, это было выше её чувств. «Как часто чувство юмора остаётся в тени других чувств в то время, как является источником кислорода для настроения. Чувство юмора – это тот самый спаситель, который не даёт чувству собственного достоинства завоевать весь твой внутренний мир», – хотелось мне прочитать Кате мораль, но я сдержался. Пожалуй, единственное, что нас объединяло, – приступы скромности, когда слова спотыкаются, боясь выйти наружу, и застревают в горле. Комплименты я делал редко, чтобы не смущать и не совращать. Она улыбнулась через силу:
– Может, кофе вам действительно приготовить, Максим Соломонович?
– А что, он ещё не готов? А с виду такой серьёзный напиток.
– Как всегда? – спросила Катя, на автомате, прекрасно зная, что если не было солнца, то его могли заменить три ложки сахара вместо обычных двух.
– Я бы очень хотел как никогда, «но только не с тобой, Катя», – добавил я уже про себя.
Скоро аромат кофе ласково тёрся о мою щёку.
В жизни каждого бывают периоды повествования, когда атмосфера затянута плотно прозой жизни, ни диалога вокруг. То есть людей много, а диалога нет, потому что каждый несёт своё, приносит свои слова: «Пусть у тебя полежат, у тебя же сейчас всё равно никого и свободно, я заберу