Эрику

      Отец, прошел целый год.

      Опавшие листья

      могильной плитой

      Укрыли меня, мою плоть.

      Осколок сияющий лета вонзился в меня

      И остался.

      Лишь единственной

      Костью мятежной

      Не мертва я. Жду.

      Исчезнет тепло, и тогда

      Лежать останусь в снегу.

      Три года назад в аптеке произошел инцидент. Женщина, которую никто раньше тут не видел, украла тональный крем. Кража была мелкой, но все значительно усложнилось, когда Коли́н, провизор, женщину задержала. Та начала драться, оскорблять Колин, и Анна поспешила на помощь. Женщина клялась, что забыла поставить крем обратно на полку, возмущалась, что с ней обращаются как с воровкой, но, как ни странно, коробочку из рук не выпускала – продолжала сжимать ее побелевшими, будто обескровленными пальцами.

      Схватка была короткой и яростной. В суматохе опрокинули стеллаж, из-за чего у Колин оказался сломан большой палец на левой ноге. С погрома и перелома все и началось. Если бы не это, Анна отчитала бы женщину и забрала крем. Но Колин была потрясена, травмирована и написала заявление в полицию.

      На суде выяснилось, что аптечная воровка уже условно осуждена на четыре месяца – за умышленное причинение физического вреда. Условный срок тут же заменили реальным, выдали ордер на арест, и женщину взяли под стражу в зале суда – на глазах у Колин, Анны и нескольких постоянных посетителей аптеки.

      Югó, муж Анны, в то время еще работал в местной редакции региональной газеты и писал о любом событии, имевшем хоть какое-то отношение к жизни их городка, – от несчастного случая, повлекшего гибель четырех молодых людей, слишком много выпивших на дискотеке, до открытия новой площадки для игры в петанк. На каждую заметку отводилось ровно четверть страницы, и это пространство непременно нужно было чем-то заполнить: рассказом о погубленных жизнях или репортажем о состязаниях пенсионерских триплетов[2] – информация, а вернее ее правильная подача, очень важны. Юго сплетал строки, заполняя пустоту, лишь бы не потерять колонку, так же, как мэрия занималась благоустройством дорог, лишь бы не лишиться субсидий. Однако на этот раз материал попался идеальный: интервью с Колин – в статье он называл ее «хрупким провизором» – и, что было еще лучше, с его собственной женой. Анна рассказала о странном предчувствии, которое возникло у нее, едва женщина с бегающим взглядом переступила порог аптеки.

      На самом деле Анна узнала дешевую ткань платья, плохо пропечатанные цветочные узоры, неровные швы. Узнала потерявшие форму ботинки и стоптанные подошвы. Узнала темные круги под глазами, отросшие седые корни тусклых волос. И, что важнее всего, она узнала неуверенность, свойственную тому, кто постоянно чувствует себя виноватым и твердо верит: что бы там в конституции ни говорилось, права, которыми обладает большинство сограждан, на него не распространяются. Этот набор тревожных сигналов пробудил к жизни ту часть Анны, которую она давно и наглухо замуровала у себя внутри, и привел ее к однозначному выводу. Но об этом она мужу говорить не стала. Можно было бы упрекнуть ее в том, что она упрощает картину мира, не вполне справедливо полагая, будто воровство всегда идет рука об руку с бедностью. Ведь на самом деле все гораздо сложнее… Но Анна не собиралась никому ничего объяснять.

      Она просто сказала Юго: «Я сразу поняла: жди неприятностей».

      Женщина долго стояла перед стеллажом с косметикой – брала коробочки, клала их обратно, выбирала другие… Это продолжалось бесконечно. А затем она внезапно направилась к выходу, держа в руке тональный крем. Анна подала Колин знак, чтобы та остановила посетительницу. В ее голову даже на долю секунды не закралось предположение, что женщина могла быть поглощена своими мыслями, рассеянна или просто совершила оплошность. Факт, что та уже была осуждена за проявление насилия – а ведь это не шутки! – Анна сочла лишним подтверждением своей правоты.

      Выходя из зала суда, Юго воскликнул: «Насильственные действия!