У медведя на бору. Книга сказок. Ирина Щукина
Читать онлайн книгу.
ночь моя темная». Итак, соотнесем день Яги с настоящим, красное, восходящее солнышко – с будущим и ночь – с прошлым. Птицы же их, соответственно, – орел, сокол и ворон.
В авестийской мифологии этими функциями наделены супруги Вакшьи – Стражи Неба. Страж Востока Тиштар, моделирующий будущее; страж Юга Хауранга, связанный с настоящим, и страж Запада Шатаваэш, победитель демона, уничтожающего Свет, поглощающего Солнце. Стражем же Севера выступает Вананд, страж вечности. Но его-то здесь и недостает: люди вырваны из вечности.
Не оттого ли и Баба-Яга хромая? Ведь она одной, полноценной, «ногой» стоит в недоступном нам мире, другой – костяной, утратившей вечность – в нашем. Как всякий посредник между мирами, Баба-Яга хрома: как и римский Вулкан, кующий формы, как греческий Гефест, которого Гера младенцем сбросила с Олимпа на землю. Здесь же и связующий миры Хирон, символ которого – ключик. Раненный Геркулесом, кентавр Хирон отказался от своего бессмертия, и Зевс поместил его в созвездие Стрельца. Созвездие учителя, посредника между миром богов и миром людей. В этом же ряду находится и старушка Луна – проводник в тонкий, астральный мир, трехликая Геката – богиня ночи…
◧ Жила старушка. У старушки был сын Ванюшка. Они жили шипко беднó; избушка у них даже валилась. Она говорит:
– Нужно, – говорит, – ведь в лес итти, брёвен рубить на комнату.
– Ну, мама! – утром стаёт, говорит. – Я, – говорит, – пошол.
– Ну, с Богом, ступай, дитя! Как-нибудь старайсь!
А он, верно, был не совсем умом-то у нее. Вот, ушол в лес и вырубил бревно. И он с этова бревна содрал кору-то да сшил лодку. А у реки. И стасшил ету лодку в рекý, сделал вёсла. И катается в этой лодочке.
Мать ждёт домой своёва Ванюшку, не можот и дождать. Ну, испекла хлебушка и пошла. «Разе, – говорит, – он отошшал, дак домой не может итти?»
Испекла хлебушка да понесла ему и́сьти. Приходит тут в пóлосу и нашла штуку леси́ну, што ссечено. «Што за такое, – говорит, – сына нет? А пошто, – говорит, – кора-та содрана с ёлки-то? А шшепки, – говорит, – словно как на ту стать, што тёсаноё?..»
Ну, потом и сошла нá берег-от. «Не выдумал ле он што другое?» – говорит.
Пришла нá берек:
– Вáнюшка! – говорит, – Ванюшка-дитетко! Поди-тко, – говорит, – к бéрежку! А вот тебе, – говорит, – дитетко, каша масленая!
– Слышу, слышу, – говорит, – мамонькин голосок!
Он подъехал, кашу выхлебал. Ну, мать ушла домой.
Потом приходит вот эта самая Еги́биха (нечи́сты-то вот эти самые: в озёрах живут, в лесах живут) и говорит. Пришла нá берек и говорит:
– Вáнюшка, Ванюшка! Подьедь-ко ты к бережку: а вот тебе каша масленая!
А он отвечаёт:
– А слышу, слышу! – говорит. – Не мамонькин голосок!
– Ох ты, – говорит, – крáсной, – говорит, – пёс, рыжой ты пёс!
Потом уходит.
Потом приходит после неё мать, опять с кашой:
– Ванюшка, Ванюшка! Подьедь ты, – говорит, – к бережку: вот тебе каша масленая!
И зовёт ево домой, а он