Игнат Тимофеевич соседа своего недолюбливал. Будь тот полноценный человек, а не инвалид – тогда бы не любил откровенно, без маскировки. А так говорил себе: ладно, мол, обойдемся. Сосед по загородному хозяйству попался ему самый что ни на есть неприятный. Ни тебе «здрасьте», ни «до свидания».

      Обиднее всего старому боевому генералу было то, что дом соседский за долгие годы стал ему как родной. Жил там Василий, его однополчанин. Так чуть ли не каждый вечер проводили за наливочкой, за разговором, за шашками. Случалось – и на рыбалку, и в лес по грибы. Но Василий лет пять как помер, а дети его родовое гнездо не уберегли и через полгода после смерти родителя – продали.

      Игнат Тимофеевич сразу к новым соседям не пошел – марку выдерживал, но и те с визитом не торопились. Вот скука смертная и взяла верх: надел он форму, не парадную – обычную, положил в корзинку бутылочку коньяка, прикрыл листьями ревеня да и отправился к новым соседям – знакомиться. Больше ведь поблизости – ни души, податься некуда. Представлял разное – как обрадуются, засуетятся, будут звать к чаю. А он из корзинки бутылку подденет да выставит. Как рассмеются, скажут: «Уж не в лесу ли отыскали?» Хозяйку представлял добрую, с полными руками, как у Василия жена была. Царствие ей Небесное, померла годом раньше супруга.

      Но сосед встретил его неласково. Глядел исподлобья, сесть не предложил, разговором занять не стремился. Хотя по возрасту вроде ровесник, выглядел больным, ходил с превеликим трудом, все больше в кресле инвалидном катался. Назвал только имя – Павел Антонович, да и покатил к дому. Так и ушел Игнат Трофимович ни с чем. А вернее – с обидой ушел и с неудовлетворенным любопытством.

      Любопытство свое он удовлетворял через бинокль трофейный, с мансарды, откуда часть соседского участка хорошо просматривалась. Жизнь Павел Антонович вел совершенно разнузданную. Кроме двух молодых баб – рыжей и пепельной, – никто к нему не заглядывал. Причем так: сначала все рыжая крутилась. Напористая такая и фигуристая. Волосы распускала, ластилась. А потом поселилась пепельная – совсем молодка. Лежит, бывало, на кушетке у крыльца в чем мать родила, лицо только шляпкой прикроет, а Павел Антонович по ней руками водит или рядом на солнышке греется и слюни пускает. В общем – стыд и срамота, но оторваться от бинокля сил не было.

      Потом соседу все чаще «скорую» вызывать стали – за лето врачи пять или шесть раз приезжали. Осенью сосед с пепельной уехали и вот вернулись только к Новому году. Видно – на праздники. Игнат Тимофеевич тут же к биноклю, но ничего интересного. Окна – в узорах, а на улице – мороз, на кушетке не позагораешь. То есть опять тоска и смертная скука. Дети прислали телеграммы, что приехать на Новый год не могут, и звали к себе. Он бы и рад, но хозяйством себя обременил не подумавши. Еще при Васе дело было – лошадь завел для езды. А потом во вкус вошел – козу и кур. На кого их бросишь? Вечером он принял решение: гордость свою унять и завтра же еще раз к соседу зайти. Под хозяйственным предлогом. Кто знает, может, на этот раз что сложится. Сил больше не было терпеть одиночество. Особенно наливку пить по праздникам, чокаясь с лохматой по нынешней моде телевизионной дикторшей.

      Все утро Игнат Тимофеевич бродил по дому, выискивая себе неотложные дела. Идти к соседу гордость не давала, а не идти не позволяла язва одиночества. Сам с собой боролся. А потом плюнул и послал соседа в самое что ни на есть далеко. Вслух послал. Громко. А дело было в сарае, что как раз на границе участков. И в ответ услышал такое…

      Павел Антонович ревел, как раненый вол. Матом ревел, все слова перебрал и даже парочку употребил, Игнату Тимофеевичу совсем неведомых. Пока тот гадал, что бы это значило, послышался женский всхлип и взвизг, звук оплеухи и снова – брань. Догадавшись наконец, что не ему предназначался мутный поток ругани, Игнат Тимофеевич прильнул к щели.

      – Где тебя только черти носят? – размахивая костылями, кричал Павел Антонович. – Дура беспросветная!.. Чтоб тебя… В машину, быстро. Обвели вокруг пальца! Всех в порошок сотру, даже Лию твою ненаглядную… Что стоишь?

      Женщина, всхлипывая, бросилась к соседу и, подставив ему плечо, доволокла до здоровенного джипа, который всю ночь простоял за оградой. Действие перенеслось за забор, и Игнат Тимофеевич кинулся к дому, достал бинокль, приоткрыл на втором этаже окошко и залег.

      Женщина долго вталкивала Павла Антоновича в машину – подсаживала, укутывала. Но похоже, сосед продолжал браниться, потому что женщина время от времени утирала глаза кулаком. Жаль, не разобрать было слов с такого расстояния. Интересно, которая на этот раз, – рыжая или пепельная? Под шапкой не распознаешь. Машина тронулась с места и, набирая скорость, понеслась под гору. Игнат Тимофеевич не успел перевести бинокль, и теперь вместо машины перед ним оказался лишь примятый снежок. И еще – человек стоял за деревьями. Игнат Тимофеевич только руку его разглядел, с наколкой. Он бы и лицо рассмотрел,