Куда мне деться ныне от стыда!

      Осудят строго и товарищи, и братья,

      Попала я в кромешные объятья

      И заклинаю близких не ходить туда…

      …И снова наливают коньяка:

      А мне становится почти что мило,

      И словоблудие несется с языка,

      В огонь старинного камина…

      «Попробуйте фалернского вина!

      Оно из древних гроздьев винограда,

      Слились в объятьях мир в них и война…»

      Я жадно пью, взирая виновато.

      И становлюсь как будто бы добрей,

      Читаю Мандельштама без запинки,

      К устам моим седой еврей

      Приник, и на глазах – слезинки…

      Уже второй, я рву ночную вязь,

      И рюмка падает со звоном,

      Светает, совесть затевает казнь

      Над головой моей склоненной…

      Стучит моторка километров в трех,

      Здесь, на реке, как при Рубцове,

      Но клевер к сентябрю засох.

      Остался, разве, в стихотворном слове.

      Быть иль не быть, сигналит семафор,

      И вторят бакены, храня фарватер…

      Весь в желудях стоит дубовый бор,

      Не слышно даже скрипа мата…

      Но, отойду и снова обрету,

      Здесь и сейчас, единственную ту…

      И мат, и сленг, и двадцать первый век.

      Воспоминания – на месте бег.

      Свою судьбу минуя, уходили

      нестройной чередою от меня,

      и взоры их незрячи были,

      и губы так и замерли, кляня.

      Ты пьешь за них, играя в ревность

                нежно,

      не зная, за кого ты пьешь.

      Бессильно заклинаю неизбежность:

      «За ними не уйдешь».

      Я обнимаю розы, что принес,

      кончая в две затяжки сигарету,

      глотая радужное разноцветье слез,

      страшась нарушить тайную примету…

      Почти что мертвой тебе досталась,

      как та из Сказки о семи богатырях,

      но не буди убийственную малость,

      с чем погибала – обреченный страх…

      Милями, верстами, километрами,

      две тыщи, хоть разбейся, между нами,

      к тебе не долететь мне ветрами

      и не дойти снегами…

      Ты от меня далек неотвратимо,

      и в этом знаю я свою вину,

      а облака несутся мимо

      меня к тебе, в холодную страну.

      Здесь море белопенною овчиной

      кидает гальку на остывшем берегу.

      Быть может, завтра отыщу причину

                тому, во что

           поверить не могу.

      Стеариновые ночи

      бездыханного стенанья,

      журавлиная печаль.

      Я тебя собой морочу,

      жгучих губ непониманье.

      Ах, как жаль…

      Бесконечные пространства

      неопознанной России

      унесут тебя в Устюг.

      С непривычным постоянством

      я разлуки не осилю,

      до свидания, мой друг.

      И скребется, и хохочет,

      и выдавливает окна

      безутешная метель,

      Божьей милостыни хочет

      на возврате поворотном

      в ледниковую постель.

      Непромокаемые елки

      Двуперстьем крестят выстрелы грозы.

      Ты все сказал, да мало толку —

      Грузить, грузить обид возы.

      Кипрей под ливнем стойко стынет

      После жарищи неземной.

      Посмотришь, даже это минет,

      Пойдем в поля, под дождь со мной.

      Но не идешь смотреть, как блещет

      Весь горизонт, водой умыт…

      Есть на Земле такие вещи,

      Которые важней обид.

      Ну, это просто смех сквозь слезы.

      Какой – то Франсуа Вийон,

      Твои нелепые угрозы,

      Ами кошон, ами кошон,

      И мстительность,