Мой друг (футбольный ортодокс,

      апологет «мешков» и «на кол»),

      пишу тебе, глотая сок с

      печеньем. Я недавно плакал,

      увидев сон, в котором мы

      прощались, видимо навеки.

      Вся жизнь лишь царство тьмы…

      И если, свет пронзит мне веки,

      то этот свет, не более, чем память

      о лучшем человеке.

      Дыми… Дыми… Дыми моя подруга,

      предмет насущный моего досуга.

      Ты не предашь, лишь ты всегда со мной —

      войны наследство Первой мировой.

      Минздрав предупреждает: сигарета —

      как пуля сквозь года из пистолета,

      убийство самого себя в рассрочку.

      Но не факт, что она поставит точку

      в моём, ушедшем вкривь и вкось, быту.

      Уже не верю в Бога, даже в ту

      (хоть прежде жизнь казалась очень умной) —

      которую я называл Фортуной.

      Теперь, осталось верить лишь Павезе.

      Промолвит кто-то крайне трезвый —

      что это ересь. А я верю, очень,

      чей профиль и глаза у этой ночи.

      Фонтан, стремясь в безоблачную высь,

      находит оную упавши вниз.

      И кто-то возле, как безумный вор,

      трамвайный звон крадёт, да разговор

      собачки с дамой. И по новой круг

      фертом вокруг фонтана. И вдруг стук

      в ушах раздастся каблучков…

      И мигом позабыв про свой улов,

      лишь годный может на когорту слов,

      с трудом он сдержит, страх свой поборов,

      дрожанье рук, порыв обнять, порыв

      поцеловать. Лишь на губах застыв,

      улыбка будет говорить привет,

      а уши и глаза ловить ответ.

      Фонтан, стремясь в сверхоблачную высь,

      теряет оную упавши вниз.

      Она смесь Ка с Багирой, взгляд – конец рассудка.

      Иначе не понять

      того, что был охотник я, теперь же утка.

      И поздно улетать.

      Твои глаза, как дивной красоты playmaker.

      Твой левый глаз, моргнув, отдал свой скрытый пас,

      а правый глаз молчал, – бесстрастный декадент.

      И я запарывал свой голевой момент.

      И шелестел My God на тренерской скамейке.

      Возможность секса в нашу пору,

      совсем не то, что было прежде.

      Я помню, как искал опору,

      но заплутав в твоей одежде,

      я передумал, расхотел.

      Я отбыл на толчок курить.

      От ярости я побелел:

      О, как на этом свете жить?

      Когда во всём – излишество вещей?

      Когда во всём – так много фальши?

      И вот, прогнав тебя взашей,

      я сел за стол, чтоб мыслить дальше.

      Я не хoтел тебя oбидеть.

      Пopoй несу я вздop,

      нo, ты не oбижайся —

      твoй спpаведлив немoй укop —

      ведь ты умна, а я дуpак.

      Над дуpакoм ты сжалься.

      Как странно иногда бывает —

      и вроде, всё неплохо в жизни,

      река моя не убывает, —

      а всё ж, чего-то не хватает.

      Весною, в комнате с опущенными шторами,

      с телодвижениями, за которыми,

      возможно, притаилось то, что сложно оценить,

      пространство меж двух тел стремилось время исказить;

      то бабочкой порхали их незримые часы,

      то вдруг, в стремительном полёте стрекозы

      минуты устремлялись за пределы циферблата,

      но после возвращались деловито-виновато.

      Фонарь – как глаз небесной твари.

      Второй – через дорогу, на бульваре.

      А может, просто перебрал.

      И траектория овал.

      Пока весь город крепко спал,

      я на своих плечах дома держал.

      Ещё не Бог. Ещё титан.

      Вне