Дмитрий Алексеевич Малянов, полнеющий мужчина лет тридцати с небольшим, сидел в одних трусах за столом и довольно бойко перепечатывал на машинке свою статью. В комнате стоял желтоватый от задернутых штор сумрак, было жарко, душно и накурено. Волосатый торс Малянова и небритая его физиономия покрыты крупными каплями пота. На столе дымилась последним окурком набитая до отказа пепельница, горой лежали справочники, свернутые в трубку чертежи и графики, папки с бумагами, картотечные ящики.

      Впрочем, Малянов чувствовал себя отлично. Он тарахтел клавишами, вслух зачитывал избранные абзацы, время от времени затягивался окурком и что-нибудь поправлял в рукописи. Он работал и был доволен своей работой. Жары и духоты он не замечал.

      – Из уравнения четырнадцать, – диктовал он сам себе, – к системы неравенств семь легко видеть… легко видеть…

      Очевидно, видеть было не легко, потому что Малянов прекратил печатать текст, взял листок черновика и глубоко над ним задумался.

      Грянул телефон.

      – Легко видеть! – сказал Малянов телефонному аппарату.

      Телефон гремел. Малянов взял трубку.

      – Это база? – осведомился квакающий телефонный голос.

      Малянов высоко задрал брови и вытянул толстые губы дудкой.

      – А вам какую именно? – вкрадчиво поинтересовался он. – У нас здесь, знаете ли, военно-воздушная. Интересует?

      – Чего? – квакнул голос недоуменно. – Это ты, что ли, Печкин?

      – Какой я Печкин? Я Спичкин! – провозгласил Малянов и повесил трубку.

      – Легко видеть… – снова пробормотал он, глядя в листок.

      Телефон зазвонил опять.

      – Спасу нет от вас, – сказал Малянов аппарату, вылез из-за стола и, подсмыкнув трусы, прошел на кухню. Там он опустился на корточки перед холодильником и отворил дверцу. В холодильнике было пусто, если не считать мятой алюминиевой кастрюли да крошечного кусочка сала, устроившегося на зимовку в морозильнике среди сугробов инея.

      Телефон все звонил.

      Малянов захлопнул дверцу холодильника и все тем же манером вернулся к письменному столу. Действовал он совершенно механически – глаза его были обращены вовнутрь, губы шевелились.

      Он взял трубку.

      – Да?

      – Это комиссионный? – спросил другой голос, скорее даже приятный.

      – Да, это комиссионный, – проговорил Малянов без всякого выражения.

      – Скажите, пожалуйста, моя вещь продана?

      – Да, ваша вещь продана.

      – Можно получить деньги?

      – Можно. Можно получить.

      – Огромное спасибо! Сейчас приеду!

      – Приезжайте-приезжайте… – пробормотал Малянов, кладя трубку. Он покопался в хаосе на столе, развернул черновой график на миллиметровке и погрузился в лето.

      – Ничего себе – легко видеть! – произнес он с горечью.

      Снова зазвонил телефон.

      – Пошел к черту! – сказал ему Малянов. – К дьяволу тебя. К свиньям. К собачьим. К свинячьим… – мысли его были далеко.

      Телефон замолк ненадолго, потом зазвонил опять. Малянов снял трубку.

      – Алло.

      – Димка? Это Захаров говорит. Ну как ты там? Нетленку лепишь?

      – Нетленку, нетленку… Чего тебе надобно, Захаров?

      – А что так неприветливо?

      – Слушай, отец. Я специально отпуск взял. За свой счет. Чтобы поработать как следует. В приятном далеке. Так ведь нет же!..

      – Ну извини. Я хотел узнать, ключ от восемнадцатой не у тебя?

      – Нет, не у мехи. На доске ищи, в проходной.

      – Я искал, там нет…

      Брови Малянова пошли вверх, губы вытянулись дудкой.

      – Так ты что же, отец, хочешь, чтобы я работу свою бросил, вернулся из отпуска и все для того, чтобы найти тебе ключ?

      – Ну ладно, ладно! Ну извини. Тут, понимаешь, слух пронесся, что тебе предложили филиал и ты нас покидаешь.

      – Не верь.

      – А я и не поверил.

      – Но, однако же, решил проверить.

      – Так если вся контора гудит! Малянова академик вызывал, Малянову филиал дают, Малянов уходит…

      – Все