А спор возник как будто сам собой,

      когда все звери травки обкурились

      и жизнь пошли чехлить наперебой.

      – Ответьте мне, – изрек Бобер, —

      что хуже: катастрофа или мор?

      Или придурки, что водярою обпились?

      И там хана и там большой капец

      и алкаши устраивают вилы.

      С какой струи скорей придет конец,

      и кто-то скажет: «Все, приплыли».

      Из-за кустов с бычком в зубах

      на четвереньках с жутким перегаром

      нарисовался пьяный Еж —

      такое доставало, фиг сотрешь.

      – Имею мнение свое о небесах…

      – Ну вот, не страшен ли урод

      в хмельном угаре…

      – Ты сам, Бобер, дурбецел, твою мать,

      и только в глюках понимаешь толк,

      тебе ли рассуждать о христианстве?

      – Какое христианство? – удивился Волк,

      Короче, Еж, иди и дальше пьянствуй,

      пока имеешь, чем бычок держать!

      Медведь хлебало сделал кирпичом:

      – Как самый мудрый я сказать хочу,

      что «белочка» колючего взяла».

      Тут голос тоненький раздался из дупла:

      – Привет! А я-то здесь причем?

      Сижу себе, тихонечко, торчу!

      Вы лучше на Удава гляньте-ка,

      кажись доползалась веревка с бантиком»

      И в самом деле, тот лежал как труп —

      ни выдоха, ни вдоха, ни движенья,

      как брошенный изношенный тулуп,

      которому сто лет со дня рожденья.

      Еж, пьянь лесная даже просветлел:

      – Уж, коль помер, в чем нет у нас сомненья,

      то надо помянуть, чтоб было все по чести,

      не то, не дай боги, зомбярою воскреснет

      и будет всем нам светопреставленье!

      – Я тоже «за», хотя он был гадюкой,

      безногою, безрогою подлюкой.

      Гонялся по лесу за мной с глазами бычьими,

      но надо выпить, коль таков обычай.

      – А ты бы, Мышь, вообще не суетилась,

      двух капель хватит, чтобы ты свалилась, —

      со знаньем дела усмехнулся Лис,

      выпаривая в «ширку» антифриз.

      – Двух капель мало, моя норма пять,

      чтоб я могла попеть и станцевать…

      – Вот дура, кто ж на поминках танцует?

      Тогда еще и горько покричи…

      – Ты, безусловно, ловок, поворотлив,

      что та каналия хитер и изворотлив,

      но глуп. И даже не ворчи.

      Не понял ты, откуда ветер дует?

      Что смерть тебе, то ей до сраки.

      Вот, например, охотничья собака —

      ведь Мышь ее ни капли не боится.

      А ты? В какой из лап твоя душа,

      когда борзая за тобою мчится?

      Лев затянулся не спеша,

      и сбил комаху со своих усов.

      – Ей смерть Удава, что тебе навеки

      спасенье от дурного человека

      и его без меры кровожадных псов».

      С натугой поняв, что кина не будет,

      Еж, наконец, к сознанию вернулся.

      – Да, жизнь свое расставит по местам,

      бесхитростно расценит и рассудит,

      кому остаться здесь, кому пора быть там…

      И друг ваш не от водки завернулся».

      Изрыгнув термоядерной смесью,

      тот уполз допивать самогонку.

      Свои пристрастья быстро взвесив,

      выдав тихим писком «е-мое»,

      Мышь бросилась за ним вдогонку.

      Вздох облегченья вырвался не вдруг,

      и это верно – каждому свое.

      К чему хандрить от недоперепоя

      и портить настроенье всем вокруг?

      Чудесные друзья, прекрасный день,

      марихуана высшего разряда…

      а он несет о смерти хренотень.

      Конечно, кто-то вылетит из строя,

      а коль слабак, то так ему и надо.

      …Вдруг что-то странное с небес

      нет, не спустилось, а упало.

      И то не ангел и не бес,

      а черте что и что попало —

      кривые клешни в модную топырку

      сам круглый будто Винни-пух,

      под щелками-глазами два фингала,

      а вместо рта огромнейшая дырка!

      Тут охватил зверей невиданный испуг —

      кто мог летать, те пулей улетели,

      бежал