Пещера. Лев Протасов
Читать онлайн книгу.
ion>
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Диана
ГЛАВА ПЕРВАЯ. Дыхание
– Дождь идет?
Голос звучал совсем тихо – шепотом вырывался из слипшегося, почти неподвижного женского рта. Его обладательница, сухая и бескровная, томилась в кровати, наглухо, до подбородка закрытая одеялом. Окна в комнате тоже были закрыты, и тоже наглухо.
Тучное одеяло стелилось ровно и лишь в некоторых местах едва горбилось складками, словно согревало не живую плоть с запечатанной в ней душой, а плоский скелет, лицо которого и голова почему-то до сих пор не утратили покровов. Лицо это было горячее, с лихорадочным румянцем, блестело от жирного слоя пота, ужасно худое и совершенно белое там, где синюшный румянец не распространился – даже губы белые. Глаза женщины утратили прежний цвет, роговица распалась, смазалась, растворилась от жара. Отрешенное, неживое выражение иногда сменялось крайним беспокойством – в эти мгновения возвращался разум. В остальное же время разум блуждал где-то поблизости: обследовал просторы города, от закоулка к закоулку, от пустыря к пустырю, минуя канавы и рваные ямы, через повсеместное запустение, бесхозность и заброшенность, считал волны на беспокойной поверхности реки, а может быть – кто знает – устремлялся в жадное небо и дальше, дабы спросить, не пора ли наконец покинуть бессильную насовсем.
Нет, не пора – отвечали.
Комната, где покоилась мученица, была зашторенная, вся напрочь закупоренная и оттого темная. Воздух как будто кончился – не продохнуть. Кроме койки, обстановку дополняли низенький прикроватный столик с двумя чашами и табурет в дальнем углу – все потрепанное.
Запах. Был ли в комнате запах? Да, и весьма сильный, так что никакой не представлялось возможности от него отвязаться – сырости, пота, болезни, дурноты и тошноты; он был настолько назойлив, что как будто примешивался к мыслям, нарушая стройное их течение.
У самой кровати расположился тощий мужчина с длинными конечностями и обостренными, неправильными чертами. Узловатые черты эти выдавали нервозность. Взгляд, пепельный, прожженный, беглый и одновременно впивающийся, дырявил лицо больной.
В помещении, словно подчиняясь негласному указу, сгустилась непроницаемая тишина, нарушаемая лишь бессмысленными вопросами, и все в комнате – завешанные окна, табурет, столик, сгорбленное одеяло – эту странную, тягостную тишину старалось соблюдать. Если какая-нибудь доска в полу вдруг нечаянно гудела, то, умолкая, тут же оттенялась, пропадала из виду, как бы пристыженная.
Нервозный мужчина редкие вопросы больной вовсе не слышал, а если и прорывалось что-либо сквозь пелену безмолвия – отвечал сухо, все больше шепотом, боясь потревожить некую сущность, ему самому неведомую. Ответы оттого выходили либо невпопад, либо чрезмерно грубо.
– Нет никакого дождя. Это тебе так слышится.
Женщина хотела улыбнуться, но странная онемелость не позволила.
– Жаль…
Она прикрыла бесцветные глаза, сделала тяжелый, надрывный вдох и – тут же, без остановки – выдох, хриплый и скользкий, как бы выскальзывающий из горла.
А мужчина в комнате вслушивался в ее дыхание и ощущал, как этот влажный свист заполняет сначала его голову, а потом и все помещение целиком, желая разрушить, поглотить, насытиться, и не в силах насытиться.
– Я хочу дышать, – сказала женщина, едва ли заботясь о том, чтобы быть услышанной, едва ли понимая, что говорит теперь вслух. Сознание в очередной раз ускользнуло от нее, стремясь к вожделенному небу.
– Что?
– Дышать.
В отдалении что-то тихонько скрипнуло, дернулось, но никто не обратил внимания на посторонний звук. Минуты шли одна за другой, наслаиваясь друг на друга и образуя подобие вечности, и ничто не могло разрушить размеренно-удушливой атмосферы.
Вдруг несчастная пришла в себя, окинула комнатушку осмысленным взором и хрипло спросила:
– Утро сейчас? Или вечер?
– Утро.
– Так… кислятиной воняет.
– Хочешь, я окно открою?
Ответить женщина не смогла – она сделалась беспокойной, высвободила левую руку, тоненькую, как древесная ветка, стала слепо шарить по своему горлу, по груди, будто искала чего-то. Голова ее против воли повернулась набок, окатила подушку волной слюны и пены, дважды дернулась и замерла, заставив шею противоестественно, на излом, согнуться.
– У тебя опять судороги. Я еще раз схожу за врачом.
– Не нужно.
Вдох – ды… Выдох – ша…
Комната – дышащая тварь.
– Их ужасно много, этих тварей, – больная подверглась нападению шейной судороги, однако продолжила, дрожа и извиваясь, подобно змее на горящих углях. – Все они внутри, во мне. Все эти твари.
– Успокойся, хорошо?
– Нет, послушай! Я порой спрашиваю их: «Кто вы?». Знаешь, что они отвечают? Они говорят: «Единость», потом говорят: «Множество», потом: