Зелёная Долина стоит возле Ту́кты, узкой вьющейся ленты реки, пришитой к земле. Если встать поутру и высунуться из окна, то можно увидеть, как над ней тонким покрывалом стелется слабый туман, который через час или два постепенно начинает растворяться в свежей прохладе, исходящей от воды, подёрнутой серебристою рябью. Река эта давно сделалась излюбленным местом для детских игр. Явственно слышится смех мальчишек и жалобный, почти отчаянный лай собаки, когда её, совершенно неготовую ни к каким невинным забавам, хватают за лапы и, со всей силы бросая в воду, наблюдают за тем, как она барахтается и фыркает в ней. С шумом она выскакивает на мягкую траву рядом, всю влажную от брызг, и, недовольно отряхиваясь, глубоко дышит, прижимается к земле, закрыв глаза, наполненные слезами обиды. На прохладный бурый нос её садится комар-пискун. «Вот же счастье! Как хорошо лежать на солнышке, когда никто не трогает тебя. Какие вы все злые!» – думается собаке. «Ну, вот и закончилось веселье. Скука одна. А ведь было так замечательно», – думается тогда мне.

      Я не помню, когда именно нам всем семейством случилось оказаться в Долине. Иногда во мне пробуждался интерес, и Анастасия, мать моя, с удовольствием говорила о нашем первом здесь появлении. Садясь на большой диван с круглыми подушками, расшитыми цветною шерстью, она трепетала ресницами и произносила речь громким и решительным тоном. (Когда она поговаривала о чём-нибудь ином, то различал я в нём щебет диковинных птиц и мягкое шуршание молодой листвы). Она рассказывала, что мы сбежали сюда по причине нежелания её матери, Натальи Андреевны, суровой и сдержанной женщины, иметь дело с ней и новым родственником, не устраивающим прямолинейными манерами и показным равнодушием. Привычными были для неё те почтительные отношения, какие завязывались с каждым более или менее воспитанным человеком, который не то что бы позволял никакого грубого слова произнести в её сторону, так даже глянуть с излишнею твёрдостью, какую она могла расценить за проявление хамства и обязательно бы подметила это вслух.

      Анастасия отличалась покладистым характером. Её скромность и тихость доставляли наслаждение отцу, который приходил изрядно уставшим из школы (он преподавал математику) и, садясь в любимое кресло с откидною спинкой, складывал выпрямленные длинные ноги на карминно-красном пуфе. Некоторое время он потягивал чёрный чай и решал кроссворды, пока мать заканчивала с ужином.

      Детство моё проходило спокойно и ничем не отличалось от множеств иных детств, проходящих в некрупных деревнях.

      Я рос в добротно построенном доме. Раньше это светлое деревянное здание, стены которого изнутри были залиты белою краской, казалось, имело более высокие окна с прозрачными стёклами. В ясные дни комната, отведённая для меня, наполнялась запахом сладких ранеток, чтением книг с разглядыванием весёлых картинок и шумом игрушечной железной дороги, подаренной отцом после вручения первой премии.

      Помню выражение его лица.

      Обычно не делясь ни с кем ни радостью, ни горем, он широко и понимающе улыбался, рассказывал о чём-то своём и скреплял между собой пластиковые рельсы. В наборе этом находились два цветных локомотива, миниатюрная копия станции, деревья и безликие пассажиры, которые уже на третий день были беспорядочно разбросаны по полу. Отец тихо ругался, когда наступал босою пяткой на острую фигурку. А я коротко посмеивался и прикрывал мелкими ладонями рот, потому как боялся, что рассмеюсь чересчур громко и страшно разгневаю его.