Мне было 9, и я учился в третьем классе. Я жил с отцом. Мать ушла к другому налаживать свою личную жизнь. Ей было не до меня. Будучи ребенком, я был обижен на нее. Быть обиженным – нормально для ребенка. Когда ж еще обижаться, если не в детстве? Да и детство – единственный период, когда на твои обиды кто-то вообще обращает внимание.

      Став постарше, я пришел к пониманию: я понял поступок матери. Мне хотелось думать, что я понял. Отец всегда пил, но слава богу, хоть работал. Отец с мужиками на заводе всегда находил, что выпить и когда. Выпить перед работой с утра. Во время работы днем. Конечно, после работы вечером. Мать всегда была одна. Мной она занималась как положено. Скорее оттого, что положено это законом, нежели ей хотелось лично. Она просила отца перестать пить, и у нее было только два аргумента. Первый – это она сама. Именно ради нее отец должен был бросить пить. Второй – это я. Если не ради нее, то хотя бы, может, ради меня. Она не учла тот факт, что у отца был еще он. И ради себя он не хотел бросать пить.

      И вот, моя уставшая от несостоявшейся мечты, мать умудрилась повстречать принца и быстренько, отказавшись от меня, переехала к нему. Принцем его можно было назвать только потому, что он не пил.

      Мы остались с отцом вдвоем. И потянулись совсем одинаковые дни моей жизни. Денег всегда не хватало и это тоже нормально. Я еще ни разу не слышал, что кому-то хватает денег. Я только слышал, что государство считает, что всем хватает.

      Я пошел в первый класс, когда мне вот-вот должно было исполниться 7 лет. Я до сих пор помню тот день. Все стояли на утренней линейке в 1995 году. Девчонки с бантами, крепко держащими разноцветные косы и хвосты; мальчишки аккуратно причесанные, стояли по стойке смирно, немного перепуганными глазами изучали асфальт под ногами. У всех в руках были цветы. У всех, кроме меня. Со всеми рядом стояли родители с улыбками и допотопными фотоаппаратами. Рядом со мной стоял пьяный отец, грузно повесив голову.

      Я был одет хуже всех. Мои вещи и школьные принадлежности были хуже, чем у других. Мой отец был хуже, чем другие отцы. В какой-то момент я пришел к выводу, что я сам хуже, чем другие дети.

      Так прошел первый класс. Так же прошел и второй класс, словно тошное дежавю. Первое время меня пытались цеплять мальчишки, дразня и посмеиваясь надо мной, но так как я считался ребенком из неблагополучной семьи, мое поведение оставляло желать лучшего. Вначале я пререкался с ними. Затем дрался. Затем слушал угрозы классного руководителя. Потом они пытались вызвать моего отца в школу. Смешно.

      Меня никто не воспитывал. Отцу было некогда, а в школе лишь отчитывали. Я учился сам на всем и на всех, кто окружал меня.

      Первое сентября в третьем классе, 1997 год. Уже прошло минут десять от начала урока, когда запыхавшаяся мамашка ворвалась в кабинет и втолкнула свое чадо в класс. Учительница смотрела на родителя уничтожающим взглядом. На ее лице читалась советская дотошность и отвращение. Елена Владимировна. Да! Кажется так звали мою классную руководительницу в начальных классах. Отдышавшись, мамашка напела что-то про то, что заблудилась, оставила чадо и поспешила ретироваться из кабинета.

      Елена Владимировна окинула орлиным взором аудиторию. Куда же отправить растрепанную девчонку, стоявшую рядом с ней. Класс был не полным. Все-таки первое сентября! Многие дети еще не вернулись с дач и деревень. Сзади было много пустых парт, и у Елены Владимировны был выбор. Но она посадила новенькую на полупустую парту. Ко мне. Учительница решила даже не представлять девчонку классу. Видимо, что я, что новенькая, выглядели не очень хорошо и были похожи на детей из неблагополучных семей. Наверное, поэтому, по мнению Елены Владимировны, нам стоило держаться обособленно.

      Класс поддержал решение учительницы издевательскими смешками, пока девчонка шла между рядов к моей парте. Я нехотя собрал разбросанные ручки по всему столу и отодвинулся поближе к краю.

      Она робко уселась на стул, стесненными движениями доставая пенал из рюкзака. Краем глаза она увидела, что на моей подставке стоит кем-то изрисованный учебник по русскому языку, и достала такой же, только чистый. Закончив шуршать, она сложила руки на парте и уставилась на уже что-то вещающую учительницу.

      На перемене дети высыпались градом из кабинета в коридор. Елена Владимировна поспешила открыть окна и ушла. Я остался на своем месте. Пять минут перемены не вызывали во мне желания носиться по коридорам, громко визжа. Хотя, может, я лукавлю. Со мной никто не хотел бегать по коридорам и визжать.

      Новенькая тоже осталась в классе, все также держа руки на парте, сидела и смотрела прямо перед собой. У меня закралось подозрение: а она вообще нормальная?

      – Эй, – позвал я, пытаясь увидеть ее лицо. Девчонка повернулась ко мне. –