1

      Меня везут в закрытом грузовом автофургоне, предназначенном для этапирования осуждённых. За ограждением из железной решётки на скамьях по обе стороны бортов двое мужчин в форме внутренних войск с автоматическим оружием наготове. Для полноты соответствия на моих запястьях наручники. Везут, как особо опасного преступника, одного, под усиленной охраной. Абсолютно закрытое пространство, и свет тусклой электролампы действует угнетающе. С самого начала пути преследует чувство, что всё это по-настоящему. Что я в чём-то виновен, и в конце этого путешествия меня ждёт долгое тюремное заключение, жизнь за колючей проволокой. От тяжёлого хода грузовика, ужасной тряски на рессорах, ничем не смягчающих этот ход, гула двигателя, многократно приумноженного железным коробом, названным одним из моих надзирателей почему-то будкой, стало казаться, что так оно и есть – я преступил закон. Пытаюсь вспомнить, что же содеял, и тут же успокаиваюсь… Мне запрещено разговаривать с охранниками, как и им со мною. И я стойко соблюдаю правила игры, несмотря на то, что мои спутники этого правила не придерживаются: бросают иногда вызывающие реплики. Лавка, на которой меня трясет на каждом изъяне дороги, каких, кажется, бесконечное множество, – простая доска. И моё терпение порой готово лопнуть, тешусь только тем, что вскоре конец пути и, соответственно, конец и пытки… Охранники крайне недоброжелательно настроены ко мне. Не сводят глаз, то и дело проверяя боеготовность своих автоматов. Один из них уверил другого, что таких, как я, он бы расстреливал. И добавил: без сожаления. Второй сказал, что он бы проголосовал за отмену моратория на смертную казнь, если б представилась такая возможность. Слушая их разговор, начинаю сомневаться, правильно ли поступил, согласившись. Ведь я не вполне представлял и теперь туманно представляю, что меня ждёт по месту назначения. Не совершена ли ошибка? Что, если добровольно подписал себе приговор? Нет, необходимо взять себя в руки и не поддаваться мимолётному наваждению и паническим эмоциям, для которых нет никакой почвы. Правда, выглядит весь этот «маскарад» реальнее самой реальности, и нервный холодок просто не хочет отпускать моё тело, изредка охватываемое мелкой дрожью. Изо всех сил стараюсь не обнаружить своего страха перед конвоирами, не разрушить миф обо мне как об отпетом злодее и отъявленном мерзавце… Грузовик сильно подбросило на ухабине, и двигатель натужно заворчал, преодолевая препятствие. Больно ударяюсь спиной. Моим конвоирам это кажется забавным, они смеются во весь голос, комментируют в нецензурных выражениях…

      Серая бетонка, залитая весенним, теплым светом, после многочасового пребывания в тёмной будке ЗИЛа кажется ослепительно яркой. Вижу, вернее, угадываю очертания фигур встречающих «рецидивиста», то бишь меня, слышу злобное рычание свирепых псов, рвущихся с цепных поводков. Лай их настолько оглушителен, что притуплённый за долгую поездку слух моментально избавляется от заложенности и начинает воспринимать все оттенки звуков. После монотонности, к которой успел привыкнуть и подсознательно стал считать за норму, мир теперь кажется симфонией. За секунду услышал и щебетанье весенних птиц, и шелест листьев от дуновенья ветерка на деревцах, возвышающихся вдоль забора с колючей проволокой, и скрежет листового металла, и стук каблуков переминающихся на месте солдат, и окрики тех же солдат на озверелых псов, и разговор конвоирующих с местным начальством.… И всё это – сквозь раздирающий душу собачий лай. Почему-то возникает незнакомое до этого ощущение, будто свобода покидает меня; животный ужас перед металлическими тюремными воротами охватывает так, что готов с криком кинуться бежать…

      Толчком приклада заставляют двигаться вперед, обругав последними словами мою нерасторопность. Держа сумку с пожитками над головой, как было приказано, и, пригнувшись, побежал… Овчарка, которую не смог удержать молодой солдат, уцепившись клыками за полу куртки, стала оттаскивать меня в сторону…. Получив очередной удар по спине, с изодранным краем куртки, всё-таки попадаю в мрачное помещение коридора…

      Стоял, прислонившись к стене, тяжело дыша и проклиная тот день, когда ко мне в редакцию пришёл этот верзила, доктор Павлов. От ударов болела спина, в ушах гудело, подкатывала тошнота. Шум за забором постепенно утихал. ЗИЛ с характерным тоскливым стоном двигателя тронулся, и его гул быстро утонул в наступившей тишине. В коридоре было пустынно и светло. Стерильная чистота. Если бы не знал, где нахожусь, то никто бы не разубедил меня, что это не хирургическое отделение, а помещение тюремного типа. Более всего удивляло, что меня оставили одного у входа.

      Устав от ожидания, я бросил сумку на пол и попытался самостоятельно освободиться от наручников. Не с подвохом ли они, думал я, может быть, имеется кнопочка, нажав на которую, расстегну. В самом деле, не могли же надеть на меня настоящие «браслеты». К разочарованию, никакой кнопочки не было – самые обыкновенные наручники. Да, конспирация на высшем уровне, всё учтено до мелочей. Но куда же все подевались, сколько ещё так стоять, подпирая стену?

      2

      Из глубины коридора послышались шаги. Показалась грузная фигура высокого мужчины. Шаги печатались чётко, с каблука на носок, точно танцор выбивает ритм чечетки. Мужчина был одет в белый