Гном. Часть 2. Александр Шуваев
Читать онлайн книгу.
настоянию британской стороны, состоялась пятого августа, в Ялте. Товарищ Сталин, пожалуй, никогда еще не был столь откровенен. По крайней мере, последние лет пятьдесят. Существует парадокс: фальшивку с подлинником спутать куда легче, нежели подлинник с фальшивкой. Когда человек высказывается по какому-то серьезному вопросу откровенно и без сколько-нибудь значимых недомолвок, это чувствуется практически безошибочно. Особенно такими зверями, как сэр Уинстон Спенсер Черчилль и Франклин Делано Рузвельт. И производит сильное впечатление, более, чем что-либо другое. Впоследствие он и сам задумывался: говорил ли он правду этим бесконечно далеким и чужим людям, по крайней мере один из которых был настоящим, форменным врагом. Это когда человек ненавидит тебя от души, вне зависимости от того, пересекаются ваши интересы или нет. Иррационально. И тогда Вождь пришел-таки к выводу: это был редкий случай, когда он сам не знал, были его слова правдой, или нет. Они вполне могли ею быть, а проверять не было никакого резона. Просто вредно. Эта внутренняя убежденность, безусловно, добавила убедительности его словам. Но этого в данном случае было мало: ему совершенно необходимо было, чтоб в этот момент все сошлось одно к одному совершенно точно.
(Примечание редактора. Приведенная ниже речь И.В.Сталина на одном из заседаний Большой Тройки застенографирована 06.08.1943 года Екатериной (Кэтрин) Робинсон, в девичестве Кетован Пахлавуни. С какой стати Государственный Департамент искал стенографистку с безукоризненным знанием русского, чтобы при этом непременно знала грузинский, теперь уже, пожалуй, и не установить. Сравнение с параллельно проводившейся звукозаписью свидетельствует об очень высокой точности и полноте восстановленного текста. А еще, на взгляд редакции, о, как минимум, двойственном отношении стенографистки к Сталину. Или к Джугошвили? Наряду с подлинником стенограммы, наряду с беловым вариантом ее расшифровки, она взяла на себя труд оставить после себя еще и такого рода свидетельство. Впрочем, судите сами.)
«– Ви, очевидно считаете, – говорил Верховный Главнокомандующий, обводя собеседников медленным взглядом, – что Сталин является всэвластным правителем Советского Союза? Что слово его – закон, и ему… сойдет с рук любой произвол? С известными аговорками это, может быть, и соответствовало истине до войны. Но с тэх пор, как вам извэстно, многое пэременилось. Среди маршалов, видвинутых войной, нэт ни одного глупого человека, они отлично понимают, что разбираются в военном деле гораздо лучше, чем я. И генералы промышленности ни в коем случае им не уступают. Может быть, они даже более опасны, коварны, организованы и упорны, чем высший генералитет. И у тех, и у других есть миллионы сторонников, преданность которых они заслужили чэстно.
Я обладаю властью только постольку, поскольку делаю то, что хотят они, и только до тех пор, пока у меня это получается. В этом моя власть ничем существенным не отличаюсь от вашей. И если я всерьез встану на их пути, – он мимолетно усмехнулся, показывая собеседникам, что, вроде как, шутит, – вовсе нэ факт, что верх останется за Сталиным. Скорее, это они съедят Сталина, как муху, если он заденет интересы слишком многих. Мэня нэ поймут, если я остановлю Красную Армию сейчас, в двух шагах от Берлина. Мне нэ дадут этого сделать. Господа, правильнее всего было бы… смириться с тем, что Германия будет раздавлена в ближайшие месяцы, как с непреложным фактом. Так же, как и с тем, что армия победителей считает разгром фашистов почти исключительно своей заслугой.
Затягивать войну сейчас, когда нэмецкие войска дезорганизованы, обозначало бы обречь на смерть еще десятки тысяч молодых людей. Как объяснить людям, во имя чего такие жертвы?
Нэ давать генералам воевать так, как они считают нужным, значит мешать им. Значит, товарищ Сталин либо глупец, либо предатель и убивает своих, ни в чем нэ повинных людей бэз всякого смысла и ползы. – Он, оглядев собеседников, медленно покрутил головой. – Я нэ буду в угоду каким-то посторонним, – да каким угодно! – соображениям делать свою работу Верховного Главнокомандующего плохо, это не по-мужски.
Серьезных причин для того, чтобы прекратить боевые действия и начать переговоры о чем-либо, кроме бэзоговорочной капитуляции, просто нэ существует, и ви нэ сможете назвать мне ни одной.»
– Блестяще, Уинстон. Ни одной фальшивой ноты! Как это ни смешно, я не мог отделаться от впечатления, что он и впрямь верил в то, что говорил.
– Не пойму, – Черчилль с усилием, как будто у него плохо гнулась шея, поднял на Рузвельта взгляд, – о чем вы говорите? Только что он, по сути, заявил, что не собирается выполнять прежних договоренностей, – а вы восхищаетесь тем, как ловко он это обосновал…
– Я ничего не слышал относительно какого-либо пересмотра договоренностей. Только о том, что не прекратит боевых действий, пока немцы не капитулируют.
– Сейчас не время для формальных разговоров. Продвижению его войск должен быть положен надлежащий предел!
– Могу только процитировать маршала Сталина: с какой стати? И добавлю от себя: каким образом?
– Завтра следует