Делеф приехал за три недели до того, как я обнаружила его красную записную книжку в почтовом ящике. Он так и не рассказал мне, что его погубило, но, если он положил книжку в почтовый ящик, прежде чем уйти навсегда, значит, он все-таки хотел, чтобы я узнала эту историю.

      Его поезд прибыл вечером; против обыкновения, без опоздания. Немногочисленные сошедшие в нашем захолустье пассажиры как-то сразу все разошлись, и Делеф в одиночестве дожидался меня на платформе, вымощенной разноцветными мраморными плитами. Он стоял, опираясь на трость и широко расставив ноги, словно опасался, что резкие порывы ветра, снующие по платформе, могут опрокинуть его. Ветер развевал и пытался сорвать с его шеи бледно-зеленый шарф. Хотя на лице брата было обычное для него непроницаемое выражение, мне подумалось, что он выглядит потерянным и несчастным.

      Заметив меня, Делеф поднял руку в приветствии и неуверенно зашагал мне навстречу. Я знала – он мельком упоминал в письме, что теперь ходит с тростью и немного прихрамывает, но, он писал, вскоре все пройдет. Теперь, глядя на его истаявшую фигуру, я поняла, что вряд ли перелом был таким пустяковым, как он пытался его представить. Я подбежала к брату и обняла его, ощутив выступающие ребра свозь тонкий, не по погоде, свитер. Первое и последнее прикосновение. Максимум, что он был согласен выдержать.

      – Делеф…

      – Нет, – оборвал он все грозящие обрушиться на него вопросы, – Домой.

      Он всегда говорил так, что его сложно было ослушаться.

      Как только мы сели в мою машину, хлынул дождь. Делеф попытался улыбнуться.

      – Если бы ты только знала, как я хотел оказаться дома.

      – Знаю, – ответила я. Во мне радость смешивалась с грустью.

      Я повернула ключ и двигатель тихо заурчал. Пять минут от вокзала мы плавно скользили по гладкому асфальту, затем свернули на грунтовую дорогу, и машина запрыгала по колдобинам. Чудные провинциальные дороги, но я знаю, Делефу здесь нравились даже они. На него летели капли дождя. Он не замечал их. Его глаза были прикрыты. Я потянулась через него и подняла окно до упора.

      – Делеф, если бы тебя не тревожила моя реакция при встрече, ты вообще рассказал бы мне о своем увечье?

      – Не думаю, что это важно.

      – Будь мне известно, в каком ты состоянии, я бы приехала к тебе на помощь.

      – Ты была занята разводом, и потом, твои цветы не могут без тебя.

      – Не то чтобы действительно занята. Мы решили разойтись мирно, так что все прошло без проблем. И я бы нашла кого-нибудь присмотреть за оранжереей, хотя бы на пару дней, – возразила я.

      Делеф не ответил, потому что знал все это сам, так же как я знала, что у его молчания были другие причины, нежели желание уберечь меня от лишних забот. Я посмотрела на дорогу. Размытая дождями, она убегала в сгущающуюся темноту. Лужицы поблескивали, как осколки потускневших зеркал. В преображающих сумерках деревья казались синими. Я представила Делефа, заточенного в белую больничную палату, в которой никто не навещает его, и нахмурилась.

      Дыхание Делефа было тихим, осторожным, словно каждый вдох причинял ему боль.

      – Что с тобой? – спросила я, – Ты болен?

      – Здоров.

      «Ну конечно», – подумала я. Хромота была лишь внешним выражением его травмы. Было что-то еще. Что-то, что простиралось глубоко внутрь. Во мне раскручивалось тревожное чувство. Я хотела бы игнорировать его, но оно вытребовало себе все больше пространства с каждым новым витком.

      Делеф коснулся висков кончиками пальцев. Я заметила, что от манжеты рукава тянутся нитки. Еще одна странность в этот жутковатый вечер – мой брат был из тех, кто следит за своим внешним видом в любой ситуации и в любом состоянии.

      – Я устал. Но здесь мне вскоре станет лучше, я уверен.

      – Ты скверно выглядишь, – указала я, – У тебя даже щеки впали. Неприятности на работе?

      Где еще у него могли быть неприятности.

      – На работе, – медленно повторил Делеф, как будто вспоминая, где это вообще, – Нет, нет. Я ушел с работы.

      Нас занесло на повороте. Солнцу легче было начать вращаться в другую сторону, чем Делефу бросить его работу. Я выровняла машину и растерянно сцепилась взглядами с собственным отражением в зеркальце, прикрепленном над ветровым стеклом.

      – Что? Ты уволился?

      Делеф не отрываясь смотрел в окно, в холодный октябрьский вечер, сменяющийся ночью.

      – Ты можешь хотя бы… – начала я и замолчала, вдруг осознав, что Делеф меня не слушает.