Чик и белая курица. Фазиль Искандер
Читать онлайн книгу.
жалко курицу. А теперь становилось жалко, но он стыдился самому себе признаться в этом.
Чик неохотно подошел к крыльцу и взял у мамы нож и курицу. Курица была совершенно белой, такой курицы он никогда не резал. И сейчас он представил кровь на белых перьях, и ему стало очень неприятно. Но он не мог маме признаться в этом, тем более что рядом стояли пацаны с его двора да еще из соседского. И он решил пойти на хитрость. Он попробовал пальцем острие ножа и попытался вернуть маме курицу и нож.
– Нож тупой. Не могу, – сказал он.
Мама как-то нехорошо усмехнулась, но взяла у него только нож. Она наклонилась и стала точить нож о боковую стенку крыльца. Она проводила лезвием ножа о шершавую цементную стенку крыльца то с одной стороны, то с другой. Долгий, скребущий звук. Через несколько минут мама разогнулась, попробовала пальцем острие ножа и сказала:
– Бери. Теперь он острый.
Чик в это время держал курицу обеими руками, и она доверчиво притихла, прижавшись к его животу. Чик сквозь майку чувствовал ее такое горячее, как будто у нее была температура, тело. Теперь ему курицу было еще жальче. Лучше бы он ее держал вниз головой за перевязанные лапки.
Чик взял у мамы нож, положил курицу на землю и наступил ногой на ее лапки. Но так наступил, чтобы ей было не очень больно. Курица лежала в доверчивом ожидании, и это было особенно неприятно Чику. Если бы она кричала, трепыхалась, вырывалась, было бы не так жалко. Чик схватил ее левой рукой за белоснежную шею, слегка вытянул ее, чтобы сподручней было резать, и вдруг, представив на этой белоснежной шее кровь, которая брызнет из-под ножа, замер. Он подумал, что его, может быть, даже стошнит. Но он в то же время еще сильней почувствовал, что стыдно признаться в этой жалости и перед мамой, и перед всеми ребятами. Он бросил шею курицы и большим пальцем левой руки провел по острию ножа, якобы еще раз проверяя, насколько он наточен.
– Нож тупой. Не могу, – сказал Чик очень решительным голосом, стараясь скрыть свою нерешительность. Пожалуй, если бы курица была не такая белая, он ее все-таки прирезал бы. Но нельзя было об этом говорить, это было бы совсем смехотворно.
Когда он протянул маме нож и курицу, мама горько усмехнулась.
– Чик, дай я зарежу курицу! – радостно крикнул Оник и подбежал к нему, чтобы успеть перехватить ее.
– Чик, дай я! – крикнул даже хромой Лёсик и подковылял к нему.
– Обойдемся без вас! – резко сказала мама, явно обиженная за Чика. Чик почувствовал, что ее особенно оскорбило то, что хромой Лесик оказался решительней его. Если б только один проворный Оник предложил зарезать курицу, она бы не так обиделась. Она спустилась с крыльца и взяла у Чика курицу и нож.
– Там у меня бутылка на столе в кухне, – властно сказала она Чику, – отнеси ее Софье Дмитриевне.
Это прозвучало так: отнеси бутылку, раз уж ты ни на что более сложное не способен. Чик быстро вынес бутылку, но решил сначала посмотреть, как мама будет резать курицу. Сейчас ему хотелось, чтобы мама проявила какую-нибудь неловкость. Но она наступила одной ногой курице на перевязанные лапки, вывернула ей шею и мгновенно перерезала ее. Мама сделала шаг назад, держа в руке окровавленный нож. Оставшись без головы, белая курица попрыгала немного и притихла. Она даже не очень испачкалась своей кровью. Сейчас Чик сожалел, что не проделал все это сам.
Пока обезглавленная курица прыгала, мама молча и грустно дожидалась, когда та затихнет. Потом она взяла ее за лапки, не забыв прихватить и отрезанную головку, выпрямилась, тяжело вздохнула и сказала:
– Эх, Чик, трудно будет тебе в жизни!
Чик так и знал, что она что-то такое скажет, полоснет его по сердцу.
– Что я, Хахамом собираюсь стать, что ли?! – закричал Чик. – Почему мне трудно будет?!
Хахамом называли старого еврея, который жил на углу. Грузинские евреи носили ему резать своих кур. Но русские евреи почему-то не носили. Чик даже точно не знал, Хахам – это его имя или профессия. Вернее, ему казалось, что это имя, постепенно превратившееся в профессию Хахам – и все! Так все говорили.
Мать на его слова ничего не ответила. Вернее, она устало сказала:
– Отнеси бутылку Софье Дмитриевне.
Это опять прозвучало так: раз ты больше ни на что не способен. Было неприятно.
– Чик, а что в бутылке? – спросил Абу, мальчик из соседнего двора.
Чик не стал ничего отвечать, а пошел во флигель, где жила Софья Дмитриевна. Она сидела на своем месте на веранде, глядя в открытое окно. Конечно, она видела все, что происходило у крыльца. Она всепонимающе, грустно улыбнулась Чику и сказала:
– Спасибо за уксус, Чик.
Чику сейчас совершенно не нужна была всепонимаюшая, грустная улыбка. Только не это!
Он поставил бутылку на столик и пошел назад.
Когда он сходил с крыльца, он услышал дружный гогот всех ребят – и своих, и чужих. Чик почему-то догадался, что этот хохот связан с ним, вернее, с ним и с белой курицей и даже, может быть, с этой бутылкой. Было неприятно. Когда он подошел к ребятам, хохот предательски