Любовь

      Василий устал от рефлексий умственных сношений и бесполых отношений. Он твердо знал, что хочет сам. Но обыватели видели в нем унылую второстепенность. Ему казалось, что он доминант, на деле являясь безнравственной посредственностью – эталоном праздного безделья; по старой привычке он ежеквартально анализировал себя, подотчётно разрушая самим себе иллюзорно присвоенное звание – «информационной передовик». Напрочь позабыв, что сам уже давно не журналист и даже не биограф чьей-то – призрачной абстракции…

      Он в мыслях умирал, ясно проецируя свою кончину… дрожа от холода и мрака вожделенно глядя на огонь, в нём представляя раз за разом казнь никчемности себе подобной… в финале казни – вместо погребения под порывы ветра выставление рассыпчатого и сухого праха.

      «Всё когда-нибудь будет предано огню… такое не раз, наверное, уже кто-то говорил… или может, я гоню? Мысль свою, впереди планеты всей…»

      – Вы явно патологический эстет, – раздалось рядом, от мыслей радикальных отвлекая, девичий голос был приятен, тверд, и кажется поставлен до дикторских высот, сотрясал Василия нутро внезапно ставшее дрожащею мембраной, – не первый раз вы здесь за неделю, месяц, нет(!) за этот високосный год… Именно напротив акцентированного полотна, её изображения…

      Василий на скамейке. Не брит. Амбре сигары с коньяком. Плотно меж собою сжаты ноги. Мятый плащ. Галерея. Облик Джоконды перед лицом. Той самой, что с ума свела народы, полмира обращая в мнимый эстетизм, в полу экстаз своей загадочностью.

      – Что за зацикленность на времени…? – Василий сам себя едва услышал несвойственными «бархатными» нотами интонируя вопрос, – хотя здесь… время и искусство два понятия неразделимых, где в прочем как ни здесь?…

      Собеседник. Вновь открывшийся для непринужденной болтовни – она. Не дурна собой. И телом тоже. Казалось бы, больна тобой. Если бы не пугающий вас пирсинг над губой. И еще на языке. А может еще… ни кто пока не знает где.

      – …над вами видимо тоже шедеврально потрудились?… – Василий тяжело уже как из-под пресса печатного выдавил вопрос.

      – Вы очевидно про железо? – она поправила «смеющийся» вместе с нею локон волос. «Глаза из бирюзы» за стеклом очков. Губы полны в объеме, бледность кожи впрочем, не такая уж и редкость для рыжеволосой масти… смеется уже вся. – Излишки моего детства или юности полуотреченной…

      – Брат брал уроки мастерства у кузнеца? – Василий спрятал вспотевшие ладони, от нее, от гида и его группы, и в первую очередь от полотна Джоконды.

      Она смеялась долго. Показательно и театрально, но не ожидая зрительского восторга, букетов от поклонников и криков: «Бис».

      – Зачем вам это? – Не выдержал Василий, глядя на отполированные багровые носы своих ботинок.

      – Пирсинг? – она в вопросе избавилась от смеха, окинув синим взглядом зал.

      – Смех ваш, предательски далеко не идеальный, зачем он, вам…?

      – Раздражает?

      – Как предмет паранормальный… В этом зале Галереи. – Он пожал плечами, выдавливая воздух из легких не во всем объеме, – искусственный какой-то он…

      – Кругом искусство. Не заметил?

      – Сука… – Василий, словно что-то вспомнив, встал. – Который раз вхожу в Пассаж за фотографической бумагой оказываюсь здесь…

      – Бумагой? – Сарказм ее украшает больше, чем смех актрисы недозрелой.

      – Ну, да… – Василий, проецируя оскорбление и обиду, возмущен.

      – Всё уже давно на цифре… – Она комкает в руках билет – «проходной» в музей картин. – Только не скажи, что ты не в курсе!

      Василий смотрит на билет в ее руках, и чувствует, как складки кожи на его лице мнут пальцы веселой незнакомки.

      – На цифре?…

      – …фотоснимки и все такое, музыка опять же… – Она взглянула откровенно удивленно поверх очков синевою своих глаз, – старые носители объемны и непрочны…

      – Непрочны, – Василий в страхе и отчаянии потрогал свое «бумажное» лицо, услышав звук зажженной зажигалки во дворе музея сквозь закрытое окно, вздрогнул ощутимо и видимо заметно для нее.

      – Да ты, дрожишь весь! – Она удивилась искренне взяв за руку его, за локоть, взглянув при этом в потемневшее окно. – Погода…, сама порой страдаю от ее ненастья… напротив ресторан с открытой кухней, идем? – Ее глаза озерами приглашения расплылись, визуально контактируя с восприятием Василия. – Я приглашаю…

      – Идем… – не то спросил он, не то приглашение принимая.

      Перешли через улицу, вдвоем шагая в ногу, старыми друзьями, приняв дары природы, мягкий ветер, лояльность солнца, и все улыбки мая близ них торопящихся прохожих.

      Сели у окна. Столик на двоих. Мыслям тесно роиться и разниться в Василия голове. Попытку от их мозговой стенографии отвлекает огонь – пламя кухни и им буквально жонглирующий повар, с виду мараканец…

      – Может