Олег

      Что за день – работы нет, заказчиков теряем. Говорил же Сергею Ивановичу – кризис, надо снижать стоимость услуг, мы же не одни в городе окна устанавливаем. Не хочет, а нам что делать? Лучше маленький доход, но постоянный, чем такие перерывы. Хорошо, хоть у Олеси платят стабильно, но мало. Чувствую себя при этом скверно, живу за счет девушки, надо искать новую работу, может, Илье позвонить? Не успел подумать, как Илюха сам идет навстречу. Странный он какой-то: лохматый, мятый, выглядит больным. Остановил, а он посмотрел, будто не узнал, будто и не было девяти лет в одной комнате детдома, махнул рукой и пошел прочь. Догонять не стал, разговаривать не хочет – пусть идет. Илюха не из разговорчивых, даже в детстве, когда мальчишки, пряча слезы за злостью, клялись отомстить бросившим родителям, он всегда молчал. Этого Илюхе простить не могли. Как-то Колька Сорокин налетел на него с криком: «А ты, маменькин сыночек, простишь, забудешь все и побежишь за юбкой». «Не знаю», – честно ответил Илья. И за честность свою был бит, детдомовцы старались избавиться от тоски о тех, кто так и не стал родителем.

      Они не были особенно близки, с Ильей вообще было трудно дружить, но он был членом их братства, членом их семьи.

      Илья позвонил, когда я сидел на сайтах трудоустройства.

      – Здравствуй, Олег, – пауза. – Это Маренков.

      – Привет, Илья, догадался, – я старался придать шутливый тон разговору. Даже по телефону можно понять, как напряжен Маренков. – Как у тебя дела?

      – Плохо, Олег. Ты можешь прийти?

      – Что случилось?

      – Не по телефону. Так можешь?

      – Когда?

      – Прямо сейчас.

      Неожиданно Илья отключился. Я пытался перезвонить, но номер не отвечал. Адрес Маренкова я помнил плохо, был у него всего лишь раз. Вопреки ожиданиям, дом нашел сразу, вспомнил,