Если смотреть на Россию, браточки, —

      Все тут зависит от выбора точки.

      Дома нормально, а глядя извне —

      Всех соблазняем и сами в овне.

      Если смотреть на Россию снаружи —

      Чередование лужи и стужи,

      Всюду репрессия, глушится звук,

      Всюду агрессия, телик, фейсбук.

      Если смотреть изнутри на Россию —

      Трудно заметить ее агрессИю:

      Тихие люди, умеренный труд,

      Телик не смотрят, в фейсбуке не срут.

      Только не помни, что ты современник,

      И закупайся, не глядя на ценник,

      И научись, опускаясь в кровать,

      Прожитый день навсегда забывать.

      Первая оттепель, легкие тучки —

      Тихое счастье, как после получки,

      Или, пожалуй, как после тюрьмы,

      После опять не добившей зимы.

      Глядя извне – ожиданье расплаты,

      Вечное чувство, что все виноваты;

      Глядя внутри – глубина тишины,

      Мартовский морок, что все прощены.

      Так же, когда это кончится снова

      (Это ведь кончится, честное слово), —

      Выйдем наружу, ледком захрустим,

      Все мы забудем и все мы простим.

      Все мы простим кособокому дому,

      Сами себе и кому-то другому —

      Так приспособлен российский пейзаж

      Для умилений, пропаж и продаж.

      Если смотреть на Россию снаружи —

      Это жена при безжалостном муже;

      Если смотреть на нее изнутри —

      Этих супругов как минимум три:

      Первый – естественный, официальный,

      Рядом – общественный, тайный, навальный,

      Третий – незримый, как сам сатана:

      Только ему-то она и верна.

      Если смотреть на Россию снаружи,

      Хочется вечно кричать: «Почему же?!»

      Если смотреть на нее изнутри —

      Все как обычно: терпи и твори.

      Если смотреть на Россию снаружи —

      Трудно придумать чего-нибудь хуже.

      Так что смотри на нее изнутри —

      Или, пожалуй, совсем не смотри.

      Христос воскрес – а все на карантине.

      Москва лежит безвидна и пуста.

      И красные бы так не запретили собраться в честь

                                               воскресшего Христа,

      но вирус оказался хуже красных.

      Он новую забаву отыскал —

      заставил жаться в норах безопасных и бегать за жратвой

                                                                по пропускам.

      Иуда между тем не унывает,

      Каифа окормляет свой приход,

      Пилат не только руки умывает, но даже санитайзером

                                                                     протрет…

      «Как предавать – так все по расписанью,

      как распинать – спешит любой кретин,

      а праздновать, когда я воскресаю, уже не позволяет

                                                               карантин?»

      Да, люди таковы, других не надо,

      такими их запомнил Берешит[1].

      Уж если отказались от парада, то Пасхи им никто

                                                                 не разрешит.

      И хорошо, что тайное веселье

      в пустующей столице разлито:

      все как тогда. Поскольку Воскресенья тогда отнюдь

                                                  не праздновал никто.

      Нас обнулили, нас закоротили:

      тогда ведь, как сегодня, день-деньской

      сидели по домам на карантине, задавленные страхом

                                                                   и тоской,

      и думали спастись от карантина

      не мужеством, а маской на лице,

      молчанием, приемом каротина и будущего витамина С.

      И тоже, кстати, было чувство кары,

      настигнутой возмездием страны,

      и римляне (как ныне санитары) внушали нам сознание

                                                                        вины,

      одни