10 января. Новосибирск. Я прилетел четыре дня назад и остановился в гостинице «Импульс». При заселении на стойке регистрации мне улыбнулась девушка и сообщила, что в новом году я их первый постоялец. Наверное, следовало улыбнуться ей в ответ. Но что ей в моей улыбке? Зачем ей мой ответ? А мне? Зачем мне её улыбка и её слова, когда всё идёт к черту!

      Я молча взял ключ и поднялся в номер.

      И вот, третий день я пребываю в безысходном унынии в этом унылом городе. Я не акклиматизировался, связь со временем для меня еле уловима. Я стою у окна и вглядываюсь в ночь. Там, сверху, непроницаемая тьма, а внизу всё покрыто снежной простыней, измятой метелью и колесами машин; на ней лежат взбитые подушки, из которых высыпаются и разлетаются по закоулкам спящего города крупные пушистые перья.

      Тусклые, заледенелые фонари освещают улицу. Вот из завьюженной области теней на нее выплыл одинокий прохожий. Он идёт медленно, грузно, неуверенно. Очевидно, он не совсем трезв. Хорошо ему или тяжело? Хочет ли он добраться до теплой постели и уснуть или упасть в мягкий сугроб и не проснуться? Я не знаю. Мне всё равно. Мне нет до него дела. В сущности, мне ни до кого нет дела. Ни до кого, кроме одного человека. Я здесь ради него.

      А ещё я посматриваю вон на то ярко-красное табло с электрической надписью «минус 41» и жду, когда оно высветит время. Табло то и дело перекрывает шатающаяся на ветру вывеска «Свежезамороженные фрукты». Это невыносимо раздражает.

      Как много вещей в мире будет ещё издеваться надо мной? Даже это табло и эта вывеска шутки ради затеяли со мной игру в прятки! Сколько можно? Сколько? Сколько сейчас времени?.. Наконец-то! Новая надпись «минус 43» сменилась на «03:03». Москва ещё не спит. Можно позвонить.

      – Доктор, что происходит? Ваш метод никуда не годится. Вы его на всех применяете? Так вот, я вам напомню, что я – не все! Займитесь делом, начните торговать яблоками!

      – Вы сделали то, о чём мы договаривались?

      – Вы меня не слышите, доктор?

      – Ответьте на мой вопрос.

      – Хорошо. Вы – про дневник? Да, я вернулся к нему ещё в самолете, но сейчас забросил.

      – Чего же вы от меня хотите, если игнорируете мои рекомендации?

      – Мой мозг опроверг все ваши рекомендации и теперь я в них не верю. Мне нужны другие.

      – У меня нет других. Не доверяйте своему мозгу. Сейчас я – ваш мозг, если, конечно, хотите, чтобы вам помогли.

      – Хорошо.

      – Рассказывайте, что вы успели сделать?

      – Я вел дневник два дня. И, согласен, пока пишу – всё относительно ровно. Но я же не могу делать это постоянно, профессор! Иногда просто не хватает слов, отказывает память, я путаюсь, получаются какие-то бессвязные кружева. Когда мне нечего писать, я переписываю заново уже написанное.

      – Делайте, как хотите: переписывайте, зачеркивайте, удаляйте, но пишите. Пишите всё подряд. Нужно выдавить из себя всё до последней капли и докопаться до дна. Забудьте, где вы находитесь. Забудьте про текущий момент. Погрузитесь в прошлое. Прошлое – вот для вас текущий момент. Чем вы раньше занимались?

      – Занимался ничем.

      – Плохо. В этом корень вашей проблемы.

      – В чем?

      – В том, что вы ничем не занимались.

      – Доктор! Вы меня опять не слышите. Я вам говорил, что я ученый, а для ученого в его деле всё важно – даже порядок слов. Я не говорил, что я «ничем не занимался», я сказал, что «занимался ничем». Неужели вы не видите разницы?

      – М-н… оставим пока это. Вернитесь к своим записям. Попробуйте вести их так, будто этого никто никогда не прочтёт, будто это вообще не вы пишите. Представьте, что вы – деревянная статуэтка оленевода. Он укутан в длиннополую оленью шубу с меховым капюшоном. Шуба развевается под силой колючего северного ветра, который щиплет электрическими разрядами нос и щеки. Оленевод стоит, прищурившись, в больших рукавицах и опирается на длинную палку-хлыст. В голове оленевода твердая тишина и покой, там нет ни одной мысли и ни одного слова. Но, поверьте, этот оленевод мудрее иных мудрецов: он познал Сюй в условиях вечной мерзлоты. Представили?

      – Допустим.

      – Так вот, поставьте себя на полку. Сядьте за стол, пишите и смотрите на себя с полки. И ни о чём не думайте. Для вас настало такое время, когда думать – вредно. А сейчас вам нужно выспаться.

      – Хорошо, профессор. Спокойной ночи.

      Связь прервалась. Я продолжал прижимать телефон к уху и, уткнувшись лбом в холодное стекло, вновь вглядывался во тьму. Из неё на меня смотрели глаза; они были наполнены отчаянием, жалостью и слезами. Это были мои глаза.

      Утром я купил в сувенирной лавке при гостинице фигурку оленевода, поставил её на полку и вернулся к своим записям.

      – Осада или день единения -