Молодой боярин Первуша в Корсуни так сабелькой наигрался, что в хоромах своих то и делал, что спал, бражничал да с веденицею[29] тешился. Этим утром все дворовые люди и домочадцы на Днепре крещение принимали, он же все проспал в погребке под винной бочкой. А как проснулся, слышит – эко петь на Руси стали! Будто сроду не кормлены и не поены, будто глотки у певцов попересыхали.

      – А-алилу-у-у-яя… – тянут как мертвого за ноги.

      Выкатил Первуша бочку вина, вышиб крышку и ковш поставил.

      – Пейте, люди добрые! Пейте да пойте, абы душа вольным соколом взметнулась!

      Попы стороною обойти хотели, но Первуша расставил руки да и остановил враз певцов.

      – Экие вы чудные! – рассмеялся. – Видано ли, чтоб на Руси от вина морду воротили?

      Сгрудились попы – нету хода – и машут руками, и гомонят чего-то. Боярин же ковш зачерпнул, сам отпил и сует попу, и плещет ему вином на золоченые одежды:

      – Ну, пей же, пей!

      – Изыди, сатана! – верещит поп, и люди, что за ним были, тоже блажат, словно безздравленники[30], ногами топают. Народ со всех сторон сбегаться начал, стоят, рты разинули.

      Первуша знай свое:

      – Коли вы народ веселить пошли, что же вина не алчете? Экие потешники на Руси нынче! Не веселье от вас, а молва, ровно от супостата. Я петь стану!

      Хватил он ковш вина, вскинул голову, расправил русые кудри и запел. Да так, что на минуту стих люд кругом, и потешники в черных одеждах стихли, прислушались. Улыба хотел протолкаться сквозь народ – запрудила толпа амболку[31] – да в Подол, к Дивеевой хоромине бежать, но застрял среди люда, заслушался…

      – Да Первуша-то некрещеный! – крикнул кто-то в толпе. – И креста на нем нету!

      Вздрогнула толпа, и ропот возреял над головами. Обступили боярина чернецы и новокрещеные, орут, десницами машут. Поп же, которому Первуша вина подавал, взбагровел от буести:

      – Язычник поганый! Сатана! Диавол! На костер сажать его, нехристя!

      – На костер! – подхватили чернецы.

      – Он Перуну-богу поклоняется!

      – Креста на нем нету!

      Первуша допел песню, глянул на раззявленные рты – засмеялся.

      – Как же нету-то? Вот он крестик!

      И вынул из-под рубахи нательный крест.

      Толпа приутихла, новокрещеный люд заозирался.

      – Отступник! – закричал поп яростнее. – Еретик! Гореть тебе в геенне огненной!

      Монахи замахали руками, крестясь, и кое-кто в толпе тоже неумело, на других глядючи, перекрестился.

      – Я в Корсуни не сгорел,