Один

      Быть душкой – все равно что оставить дверь нараспашку. Рано или поздно какой-нибудь праздношатающийся обязательно стащит твою лучшую шляпку. У меня только одна шляпка, да и та уродливей раздавленной вороны, и если кто-то украдет это посмешище, оно будет давить ему не только на голову, но и на совесть. И все-таки свои границы нужно отстаивать. Особенно если речь идет о чьей-либо ценности.

      Сегодня я попрошу прибавку.

      – Будешь так таращиться на мостовую – она начнет дергаться, – одаряет меня сверкающей улыбкой Робби Уизерс. С тех пор как странствующий дантист вырвал Робби гниющий зуб и предупредил, что можно лишиться и остальных зубов, если их не чистить, Робби берется за щетку дважды в день и ждет от меня того же.

      – Люди недооценивают мостовую, а ведь благодаря ей дорога становится ровнее, – отвечаю я, глядя в смеющиеся карие глаза Робби – как и его кожа, по цвету они напоминают орлиные перья. – Нам стоит чаще выражать ей свою признательность.

      Робби с важным видом вытягивает руку по направлению к земле.

      – Мостовая, мы вам премного благодарны, хоть на вас и сыплются лепешки. – С этими словами Робби оттаскивает меня от кучи навоза. Когда я была совсем крошкой, меня выкармливала мать Робби, упокой, Господи, ее душу. Она-то и рассказала Старине Джину о тайном подвале типографии.

      Над верхушками деревьев, высаженных вдоль Уайтхолл-стрит, «хребта» Атланты, высятся величавые кирпичные и солидные каменные здания, среди которых нет-нет да и встретится дом в викторианском стиле, не желающий уступать свое место. После того как четверть века назад войска Шермана спалили город, он, словно длиннохвойная сосна, стал расти еще быстрее и теперь процветает.

      – Какой-то ты сегодня странный. – Я нарочито пристально оглядываю Робби от кепки до коричневых штанин. – Ничего не забыл? – Непривычно видеть Робби без телеги с мулом, на которой он развозит заказы из магазина Баксбаума.

      – У нас нет продавца. Мистер Баксбаум позволил мне постоять за прилавком, пока не найдут кого-то другого. – Робби одергивает полосатый пиджак, который и так сидит на нем как влитой.

      – Да ну!

      Мистера Баксбаума обожают все, независимо от цвета кожи, но в наших краях должность продавца может получить только белый.

      – Если я хорошо себя проявлю, то, быть может, это станет моей постоянной работой. – Робби натянуто улыбается.

      – Невозможно чего-то добиться, сидя на одном месте. Ты создан для этой работы. Я сама все собираюсь попросить у миссис Инглиш прибавку.

      Робби негромко присвистывает.

      – Будь миссис Инглиш хоть немного разумна, она бы согласилась. Но, конечно, местные жители не отличаются здравомыслием.

      Я киваю, чувствуя, как от возмущения кровь в моих жилах начинает течь быстрее. Два года я работала помощницей модистки за те же пятьдесят центов в день. Жалкие гроши. А на дворе уже 1890 год. Да и Старина Джин слишком похудел, и мне нужно купить ему лекарство – не какие-нибудь бесполезные пилюли или порошок из конского каштана, а что-то действенное. А за все действенное нужно платить.

      Мимо проезжает новшество – электрический трамвай, и когда пассажиры замечают меня, на их лицах возникает недоумение разной степени. Восточная внешность в сочетании с западной одеждой всегда заставляет людей метаться между любопытством и порицанием. Обычно они останавливаются на порицании. Мне следовало бы брать с них плату за возможность поглазеть на меня. Конечно, пришлось бы делиться выручкой с Робби, не отрывающим глаз от тротуара: шестифутовый рост моего друга тоже привлекает всеобщее внимание.

      Остановившись, Робби сплющивает кепку так, что на ней можно играть в шахматы.

      – Мне пора. Удачи, Джо.

      – Спасибо, но и тебе она тоже пригодится.

      Подмигнув мне, Робби сворачивает в узкий переулок, ведущий к задней двери магазина Баксбаума. Старина Джин говорит, что с тех пор, как я родилась, все стало только хуже. Когда старый добрый президент Хейс возвратил Югу «местное самоуправление», демократы постановили, что отныне цветному населению полагается ходить по переулкам, а это многое говорит о происходящем.

      Расправляя рукава красно-коричневого платья, которые потеряли форму и висят, словно пара опустошенных легких, я прохожу еще квартал и оказываюсь у шляпной мастерской миссис Инглиш. Она располагается между свечным магазином и лавкой семян, а значит, у дверей мастерской может пахнуть либо католической церковью, либо люцерной – смотря откуда дует ветер. Но сегодня воздух еще недостаточно нагрелся, чтобы пропитаться запахами. Окна магазина чисты, словно глаза Господа, – такими я их и оставила вчера вечером, выложив на витрину пару лиловых шляпок. Лиловый сейчас в ходу.

      Минуя главный вход, я, как и Робби, плетусь к задней двери. Теперь людей не так заботит, в какую дверь входят китайцы, – не то что в послевоенные времена, когда на замену рабам с плантаций в страну привезли батраков.