Ёж и лиса. Джавид Алакбарли
Читать онлайн книгу.
щаться с нею.
Во всём, что он говорил, поневоле поражала высочайшая культура его речи и незаурядный интеллект. Все это отражалось не только в его остром, пронзительном взгляде, но и в каждом из произнесённых им слов. Оказавшийся на пороге ленинградской коммуналки, этот удивительный человек воспринимался как абсолютно нереальное существо внутри всего этого предельно убогого пространства. Едва войдя в их прихожую, он начал тут же сыпать откровениями. Все они шокировали, будоражили воображение, взрывали все стереотипы и казались абсолютно неуместными. Неуместными именно здесь и сейчас.
– Я знаю, что Вы ненавидите слово «поэтесса». Поэтессы пишут стишки в альбомы подружек. Вы же просто Поэт. Настоящий Поэт. Наверное, всё же поэт номер один в сегодняшней России. Без скидки на что-либо. В том числе и на пол. Хотя, видимо, я говорю глупости. Конечно же, Вы, прежде всего, Великая Женщина. Женщина, которая смогла озвучить в своей поэзии чувства и эмоции миллионов других женщин. Всё то, о чём они думают. Всё то, что они чувствуют. Всё то, что они любят и ненавидят. Вы смогли всё это перевести на язык высокой поэзии. Именно поэтому ещё в начале этого века Вы смогли стать кумиром для целого поколения. Как женщин, так и мужчин.
Всё в Вас, начиная с внешнего облика и кончая предельной искренностью Вашей поэзии, вызывало у них безграничное восхищение. Они знали наизусть каждую Вашу строчку. Один раз окунувшись в море Ваших стихов, они оставались на всю жизнь Вашими поклонниками. Прекрасно осознавая всё это, я просто склоняю голову перед величием Вашей личности. Какой же я счастливый человек! Я всё-таки смог увидеть Вас! И даже удостоился чести высказать Вам всё это лично.
Она пыталась ему отвечать. А ещё хотела выбраться из той засасывающей её воронки растерянности, в которую она была ввергнута фантастическими комплиментами этого английского литератора. Вначале ей чудился и в его словах, и в его поведении, и даже в самом факте его появления в этом доме какой-то скрытый подвох. Ну, не может англичанин так говорить по-русски. Да ещё так профессионально разбираться в русской литературе. Так не бывает. Как и не бывает того, что вдруг в тусклых декорациях унылого ленинградского быта появляется одетый с иголочки человек, настолько хорошо знакомый со всем тем, что она пыталась делать в этой жизни. Всё это происходило вопреки всему и вся. А это означало для неё лишь одно: этого просто не может быть. Не должно быть. Но это было.
Вплоть до этого момента она была искренне убеждена, что всё то, что когда-то её волновало, давно кануло в лету. Отразившись лишь в её стихах. Это был тот самый случай, когда образ в зазеркалье живёт просто сам по себе. Живёт, даже не догадываясь о том, что всё то, что это зеркало когда-то отражало, давным-давно превратилось лишь в пыль воспоминаний. Именно поэтому ей вдруг стало неловко от одной мысли о том, что перед ней сидит человек, который чётко осознаёт всё то, что скрывалось за всеми этими её поэтическими строками. В деталях и подробностях. Осознаёт сполна. Во всех нюансах чувств и эмоций.
– А знаете ли Вы, что много лет тому назад было принято «постановление» о том, чтобы запретить мне писать стихи? Пока я не исправлюсь. Это было решение собрания под весьма странным названием «Чистка современной поэзии». Они отвели на моё «перевоспитание» три года. Тогда они и представить себе не могли, на сколько же лет я замолчу. Но и не перевоспитаюсь. Вопреки всему тому, что они потребовали от меня. Меня тогда противопоставляли тому Поэту-трибуну, который и организовал это собрание.
Говорили, что мы символизируем собой две противоборствующие силы. Договорились даже до того, что я якобы являюсь символом уходящей дворянской России, а он – России, за которой будущее. А ещё потом, на вполне официальном уровне, было принято решение о том, чтобы меня не печатать. Не репрессировать, не арестовывать, но и не печатать. И всё, что я тогда хранила в своей душе, мне так и не удалось высказать. Даже то, что всё же смогла излить на бумаге, было растеряно во всей этой чехарде переселений и переездов.
Теперь всё это вызывает у меня просто улыбку. Может быть потому, что я перестала ценить славу?
Сейчас, вспоминая всё это, я думаю лишь о том, что это было бы очень смешно, если бы не было настолько ужасно и печально. Как же можно что-то запретить или разрешить поэту в его творчестве? Тогда мне этого не дано было понять. Непонятно мне это и сегодня.
Почему-то этот её спонтанный монолог вызвал у него очень странную реакцию.
– Какой ужас! Какой позор! Я даже не мог себе представить, что что-то подобное может происходить с Вами. Думал, что это чьи-то измышления. Оказалось, что всё это правда. Как же Вы всё это вынесли?
Она пыталась что-то объяснить. Конечно же, настолько, насколько это вообще было возможно. А потом он вновь и вновь задавал ей множество вопросов. Разных и всяких. Она отвечала. В конце концов, уже выйдя из состояния оцепенения, она тоже стала о чёмто его спрашивать. Ведь оказалось, что и у неё было немало вопросов. Он им радовался как ребёнок. Хотел всё объяснить и разъяснить. Прояснить какие-то моменты как в своём прошлом, так и в феномене своего появления в послевоенном Ленинграде. Тоже в деталях и подробностях. Тут всплыло и его рижское детство, и причины