Алексей Балабанов. Встать за брата… Предать брата…. Геннадий Старостенко
Читать онлайн книгу.
безумия и воспроизводит такое же действо, как и у Балабанова, – только другим предметом… Балабанов словно бы даже предлагает повторно свои творчески удвоенные извинения мэтру, поначалу усмотревшему в его «Брате» признаки антисемитизма и обидевшемуся на ученика.
Балабанов говорил потом, что в «Грузе» он имел в виду не политику, но ощущение времени, в котором жил. Что ему очень важно было сделать кино о конце Советского Союза. Отступлю на шажок от темы – она большая и мутная, пусть отстоится пока, никуда не денется, еще вернусь…
Те, кто сегодня монтирует образ Алексея Балабанова с образом борца за правду, за интересы трудового класса и за социальное равенство, если не лжет сознательно, то ошибается. Он был далек и от тоски по исторической России (которую мы потеряли), тем более от царебожия, i.e. ни минуты не тосковал по России дореволюционной (свидетельством чему как минимум «Морфий»). Но уж антисоветчиком стал и по убеждению, и по надобности высокой цензуры. Цену позе он знал и умел подстроиться под нужды времени, а под соцзаказ сформировалась подспудно еще и нравственная позиция. Известно, что где-то за год до смерти, побывав в Тбилиси, загорелся даже идеей снять кино о молодом Сталине – налетчике и экспроприаторе. Можно не сомневаться, что вышли бы вторые «Жмурки», искусства бы не случилось – но кураторов постсоветской культмысли это бы нимало не огорчило. Ему бы и с Прилепиным, многажды разоблаченным как писатель, подсказали что-нибудь замутить – только уже по Донбассу.
Когда мы прощались в тот жаркий день во вгиковской общаге, Леша то ли в простоте, то ли снисходительно этак заметил – с тогдашним фирменным своим кивком или откидом головы: «Пиджачок у тебя хороший». На мне был ничем не примечательный пиджачишко в клетку, чуть коротковатый в рукавах. Уже постфактум я подумал, что это была легкая подначка – по поводу того, что я почти не участвовал в их с Андреем беседе и отделывался малозначительными репликами. Или, может, это учителя кино ставили ему творческие задания – исследовать фактуру предметов для кадра. Вот он и упражнялся на том, что придется.
Думаю, к этому времени уже случилось его знакомство на курсах с Сергеем Сельяновым, определившее ту часть его творчества, не считая которую созидательной и ценностно важной, я все же нахожу ее не столь чудовищно энтропийной и депрессивной, чем та, что была исполнена в полном погружении в себя, в метафизическую самость ущербного духа, и вполне заслуживает названия «плохое кино режиссера Балабанова».
Сельянов (кажется, по версии критика Трофименкова – «кержак с внешностью медведя-красавца») стоял за всеми его фильмами (как за фильмами его, за их успехом на фестивалях, стояла тень его влиятельной любящей матери), но почему-то упорно хочется погрузиться в иллюзию, что «созидательная» часть его творчества была продюсеру его и другу Сельянову ближе, чем «энтропийная». Кажется, у режиссера документального кино Завильгельского был такой перифраз: Важнейшим из искусств для нас является искусство добыть деньги