Максим вздрогнул и обернулся на звук. За оградкой стоял мужик в сером, на вид поношенном пальто, бордовый в зеленую клетку мохеровый шарф выбивался из-под лацканов. Мужик еще раз кашлянул в кулак:

      – Есть чем здоровье поправить? – кивнул он Максиму, показывая на бутылочку водки, которую тот все еще держал в руке.

      Максиму стало не по себе, первый раз к отцу приехал, а тут шляется кто-то, отвлекает. «Шел бы ты, мужик, своей дорогой», – подумал он, но тут что-то неприятно кольнуло под левой лопаткой. Мужик широко улыбнулся, а Максиму захотелось присесть прямо на надгробие. Ноги ватными стали.

      – Так как насчет здоровья? Поправить?

      Под лопаткой кольнуло еще сильнее. Максим поморщился и протянул руку с водкой мужику. Тот перешагнул прямо через ограду, приблизился, и Максим даже не заметил, как он скрутил крышку, тут же приложился и почти залпом выпил все, что оставалось в бутылочке. Крякнул, поднес рукав к носу и с силой втянул в себя воздух. Максим почувствовал знакомый, но такой дурной запах, который он не слышал уже много лет. Так пахла тюрьма. Тем же дохнуло и на Максима – запахом гнилого, вперемешку с въевшейся там в стены, в воздух, в любую поверхность вонью дешевых сырых сигарет, духом отчаяния и безнадеги.

      Мужик сунул бутылочку в карман и обратно вытащил смятую пачку, из которой достал последнюю сигарету. Чиркнул зажигалкой и, отвернувшись от Максима, выпустил струю густого дыма в сторону соседних могилок.

      – Батя?

      Максим кивнул. Под левой лопаткой заныло еще сильнее. Мужик затянулся второй раз еще глубже.

      – Батя, значит. Ну-ну.

      Ближе подошел, совсем вплотную, пристально так и долго смотрел на Максима, а потом резко уставился на памятник и произнес:

      – Знал я, что ты придешь. Ждал тебя. – Лицо мужика как-то вытянулось, глаза потемнели. – Помнишь меня, Антоха?

      Максим охнул, ноги подогнулись и поехали вниз. Мужик успел схватить его за локоть и удержать от падения.

      – Ну-ну, отряхнись-ка, что разъехался. Не узнал меня, что ли? Помнишь, как бутылочку мою расшиб? А потом изолятор. Твой Петрович пороги все отбил, выкупил, выстоял, отмыл, обелил, спрятал. А дружбана твоего закадычного гнить оставил.

      Максим попятился и уперся спиной в гранитный памятник. Смотрел на серое пальто. Глаза щипало, жгло в груди.

      – Видишь, Антоха, ты такой тут весь, как начальник, сытый, гладкий. Ровно все у тебя. По полочкам, по складочкам посчитано. Все сложено как положено – не придраться.

      Максим зажмурился, спиной прижавшись к памятнику, начал оседать. Сил стоять больше не было, рвануть бы прочь сейчас со всех ног подальше. «Лучше б не приезжал, лучше б лежал сейчас в парилке или у Маринки со Светкой, ну в крайнем случае дома с женой, хотя с ней только на Новый год, как договаривался. Лучше б у Маринки. Что ж за засада, – думал он. – Как же так можно было просчитаться. А батя предупреждал: что бы ни случилось – не возвращаться. Не выдержал – потянуло. Столько лет прошло. Откуда этот черт выскочил? А ведь правда черт! Может, мерещится, может, переработал? Заболел? Температура? Жжет-то как? Надо что-то сделать, надо что-то сказать. Может, денег?»

      – Серый? Как же так? Я не знал.