Семинару Г. С. Гампер

      Не помню день, когда я выпал из гнезда,

      оставив там лишь дух моих немых присутствий.

      Я шёл вприпрыжку, наподобие дрозда,

      и зёрна истины искал в гнилом искусстве.

      Я нелюдим, мне так далёк богемный зов.

      Я слышу эхо кулуарных заседаний,

      и звонкий щебет вновь родившихся птенцов,

      ловящих жёлтым клювом крохи от изданий,

      что приютили их цветные голоса

      среди кроссвордов, желтизны и прочей дряни.

      Поэту ближе та, лесная полоса,

      чем эта, чёрная, с политикой на грани.

      Уж если душу по дешёвке продавать,

      то лучше дьяволу, чем этим борзописцам.

      Газеты – это слишком быстрые дрова,

      вот книги – да, то с плотью, с жилами страницы, —

      такой костёр зажарить можно, что в аду

      все позавидуют! А мы же – хороводом

      пойдём вокруг в шаманском трансе и бреду,

      держась за крылья, словно ангелы свободы.

      А может – просто я завидую всем тем

      крылатым судьбам, окольцованным печатью?

      Нашедшим тело для своих бесплотных тем,

      что в магазинный ряд протиснулись плечами?

      Да, это зависть. Стрёмный щебет по кустам.

      Тоска безвестных слов, промокших, бесприютных.

      И вспомнил я – ведь я не выпал из гнезда,

      я улетел, забыв дом под крылом уютным.

      Весенний дождь

      Ну наконец то – так привычная мне серость!

      Я так устал уже от этой белизны.

      Зима в разгульности своей не знает меры,

      мрачны её урбанистические сны.

      Весенний дождь – ты снился мне: в аду, в утробе…

      Я узнавал чреду твоих метаморфоз:

      твоё молчание в чернеющем сугробе,

      и шума крыш метафизический наркоз.

      Ты шёл со мной по детству хлюпающим шагом

      с грибной корзиной полной, рядом, как отец,

      слезой читателя над сталинским ГУЛАГом,

      грозы Перуновой колдун и верный жрец.

      Здесь, у окна, у алтаря твоей молитвы,

      домашних кактусов цветёт иконостас.

      Я выпадаю из привычных алгоритмов

      и погружаюсь в анархический экстаз:

      не нужно лгать, стремиться, принимать решений, —

      жизнь без потребности – её ленивый вид.

      Перед глазами зонт маячит искушеньем,

      своим желаньем дерзостным богов гневит.

      Но – что нам боги, коль повеяло свободой?

      Её озоновый дурманит концентрат.

      Теперь нам боги не указ, ишь – взяли моду! —

      растить средь кактусов немой электорат,

      и удобрять нас плодородным словом «завтра»,

      в закат вонзая эхинопсиса иглу.

      И вот уже строчит судьбу незримый автор

      дождливым почерком по серому стеклу.

      Ещё совсем сыры несмелые находки,

      но – мы в них верим, слаженность их очень льстит.

      Торчим из окон – кактусы и подбородки,

      своей небритостью встречая мерный стих,

      карнизный, мокрый, давший жизнь зелёной луже,

      моим стремлениям тщеславным и сухим,

      такой безвременный и никому не нужный,

      немой свидетель заоконных пантомим.

      И, уколовшись этой мыслью ядовитой,

      почти аллергик к романтическим мечтам,

      из посевных озимых зёрен алфавита

      я прорастаю морфологией к стихам.

      Тянусь к дождю тугими новыми ветвями

      сквозь