Глава 0

      Никто

      Когда я пришла в себя, надо мной чернело звездное небо. Сначала мне показалось, что звезды – совсем близко ко мне, и я протянула руку, чтобы их коснуться. Ничего не вышло, зато я обнаружила, что пальцы перед лицом расплываются и дробятся.

      Некоторое время я продолжала бездумно лежать, слушая рокот волн и жадные крики птиц, чувствуя прикосновения ветра, жесткость гальки под спиной – и запахи. Десятки, сотни запахов. С непривычки это сбивало с толку. Морская соль, гниющие водоросли, остывающий от дневного солнца песок, камни, дым, хвоя, кора, цветущие кусты – я не могла вспомнить, как именно они называются.

      Я бы лежала так и дольше, но стало холодно. Пришлось осторожно, медленно подняться – руки и ноги не слушались, тряслись мелкой дрожью, и меня слегка знобило – может, от лежания на камнях. Я понятия не имела, как долго пробыла на побережье.

      Кругом был мрак – черное небо над головой, черное море за спиной, черный лес впереди. Ничего похожего на человеческое жилье – ни дыма над одинокой хижиной, ни отдаленного шума приморского города, ни света маяка.

      Необходимо было найти хоть кого-то, чтобы попросить помощи, чтобы рассказать… о чем?

      Я тщательно осмотрела себя. Длинные светлые волосы – в темноте они казались совсем белыми. Очень бледная кожа – я могла различить прожилки вен на внутренней стороне запястья. Худоба – впалый живот, выпирающие ключицы. Маленькая грудь. Внутреннее чутье, повинуясь которому я думала о себе в женском роде, не подвело: я определенно была женщиной, но, судя по всему, очень молодой. Девушкой. Возможно, почти девочкой.

      Высокой или низкой? Не с кем было сравнить.

      Одета я оказалась в простые штаны теплого, кирпичного цвета и такую же рубашку с завязками на груди. На ногах – веревочные сандалии; неудивительно, что пальцы совсем заледенели.

      Я сделала несколько неуверенных шагов в сторону леса и заметила большую белую птицу, которая сидела на древней серой коряге, торчавшей из песка. Через несколько мгновений в голове всплыло название птицы – «чайка».

      Чайка смотрела мрачно, и в ее крепком желтом клюве мне почудилась угроза. Я почувствовала запах птицы – тяжелый, резкий, неприятный. К нему примешивался душок тухлой рыбы.

      – Я тебе зла не желаю, – сказала я и впервые услышала свой голос – гортанный, высокий. На чайку он не произвел никакого впечатления: она только склонила голову набок и быстро моргнула, затянув желтые глаза морщинистыми серыми веками.

      – Пойду к лесу, – сообщила я чайке, чтобы наверняка убедить ее в своей безобидности. – Может, найду других… – я несколько секунд потратила на то, чтобы вспомнить, как назывались «другие», – людей. Не то чтобы мне не нравятся чайки… Но вряд ли у тебя найдется еда?

      И тут же – вспомнив о существовании еды – я почувствовала, что голодна.

      Чайка ничего не ответила. Конечно, я помнила, что птицы не умеют говорить, – и все-таки теперь одиночество ощущалось еще острее.

      – Позволь представиться, – сказала я, решив, что, если пошучу – пусть даже никто, кроме чайки, не услышит, – мне станет легче. – Меня зовут…

      И тут я поняла, что не помню своего имени… Как и многого другого. И если названия всего, что я видела вокруг, постепенно всплывали в памяти, то собственное имя оставалось чернеющим провалом.

      – Я сейчас вспомню, – заявила я чайке. – Только…

      – Не старайся. – У меня за спиной хрустнула ветка, и чайка тут же подпрыгнула, тяжело взмахивая крыльями, и полетела в сторону моря.

      Я обернулась. Человек, стоявший у меня за плечом, появился будто из ниоткуда. Одет он был еще хуже, чем я: его серый балахон был весь в прорехах и потертостях. В сумке через плечо, судя по запаху, лежали сухие водоросли. Он был босым – видимо, морская прохлада была ему нипочем.

      Я смутно помнила, что люди должны выглядеть иначе. У людей не должно быть таких кроличьи-алых глаз, белоснежных волос, прозрачной кожи. И с чертами лица было как будто что-то не так – они ускользали от взгляда, казались слишком тонкими, слишком простыми… Впечатление создавалось такое, будто, лепя это лицо, кто-то руководствовался самыми нейтральными представлениями о том, как должен выглядеть