Угрюмый дождь скосил глаза.

      А за

      решеткой

      четкой

      железной мысли проводов —

      перина.

      И на

      нее

      встающих звезд

      легко оперлись ноги.

      Но ги-

      бель фонарей,

      царей

      в короне газа,

      для глаза

      сделала больней

      враждующий букет бульварных проституток.

      И жуток

      шуток.

      клюющий смех —

      из желтых

      ядовитых роз

      возрос

      зигзагом.

      За гам

      и жуть

      взглянуть

      отрадно глазу:

      раба

      крестов

      страдающе-спокойно-безразличных,

      гроба

      домов

      публичных

      восток бросал в одну пылающую вазу.

      Просты́ни вод под брюхом были.

      Их рвал на волны белый зуб.

      Был вой трубы – как будто лили

      любовь и похоть медью труб.

      Прижались лодки в люльках входов

      к сосцам железных матерей.

      В ушах оглохших пароходов

      горели серьги якорей.

      В шатрах, истертых ликов цвель где,

      из ран лотков сочилась клюква,

      а сквозь меня на лунном сельде

      скакала крашеная буква.

      Вбиваю гулко шага сваи,

      бросаю в бубны улиц дробь я.

      Ходьбой усталые трамваи

      скрестили блещущие копья.

      Подняв рукой единый глаз,

      кривая площадь кралась близко.

      Смотрела в небо в белый газ

      лицом безглазым василиска.

      У-

      лица.

      Лица

      у

      догов

      годов

      рез-

      че.

      Че-

      рез

      железных коней

      с окон бегущих домов

      прыгнули первые кубы.

      Лебеди шей колокольных,

      гнитесь в силках проводов!

      В небе жирафий рисунок готов

      выпестрить ржавые чубы.

      Пестр, как форель,

      сын

      безузорной пашни.

      Фокусник

      рельсы

      тянет из пасти трамвая,

      скрыт циферблатами башни.

      Мы завоеваны!

      Ванны.

      Души.

      Лифт.

      Лиф души расстегнули.

      Тело жгут руки.

      Кричи, не кричи:

      «Я не хотела!» —

      резок

      жгут

      муки.

      Ветер колючий

      трубе

      вырывает

      дымчатой шерсти клок.

      Лысый фонарь

      сладострастно снимает

      с улицы

      черный чулок.

      Я сразу смазал карту будня,

      плеснувши краску из стакана;

      я показал на блюде студня

      косые скулы океана.

      На чешуе жестяной рыбы

      прочел я зовы новых губ.

      А вы

      ноктюрн сыграть

      могли бы

      на флейте водосточных труб?

      Читайте железные книги!

      Под флейту золóченой буквы

      полезут копченые сиги

      и золотокудрые брюквы.

      А если веселостью песьей

      закружат созвездия «Магги» —

      бюро похоронных процессий

      свои проведут саркофаги.

      Когда же, хмур и плачевен,

      загасит фонарные знаки,

      влюбляйтесь под небом харчевен

      в фаянсовых чайников маки!

      Рассказ о взлезших на подмосток

      аршинной буквою графишь,

      и зазывают в вечер с досок

      зрачки малеванных афиш.

      Автомобиль