Пролог

      На берегах могучей Колумбии в то морозное время года, когда дыхание вырывается облачками пара, в питомнике «Белые ночи» царила тишина. До самого горизонта простирались ряды сонных яблонь, чьи крепкие корни сплелись глубоко в холодной, благодатной почве. Температура опускалась все ниже и ниже, из земли и неба будто вымывались краски, и в этой белизне дни стали неотличимыми друг от друга. Все замерзло, стало хрупким.

      Нигде холод и тишина не были столь заметными, как дома у Мередит Уитсон. В свои двенадцать она уже знала, какие пропасти могут разверзаться между людьми. Она мечтала, чтобы ее семья была похожа на те идеальные и дружные семьи, которые показывают по телевизору. Никто, даже любимый папа, не понимал, какой одинокой, какой невидимой она ощущает себя в этих стенах.

      Но завтра вечером все изменится.

      Она придумала гениальный план: сочинила пьесу, взяв за основу одну из маминых сказок, и собиралась показать ее на ежегодной рождественской вечеринке. Легко можно представить подобную сцену в какой-нибудь серии «Семьи Партриджей»[1].

      – Почему я не могу сыграть главную роль? – хныкала Нина. С тех пор как был дописан сценарий, Мередит отвечала на этот вопрос как минимум в десятый раз.

      Развернувшись на стуле, она поглядела на девятилетнюю сестру, которая, сгорбившись и поджав под себя колени, сидела на паркете в детской и рисовала на куске старой простыни светло-зеленый замок.

      Мередит прикусила губу, еле сдерживая раздражение. Замок был нарисован неаккуратно, совершенно не так, как нужно.

      – Что, опять будем это обсуждать?

      – Но почему, почему я не могу быть крестьянкой, которая выйдет замуж за принца?

      – Ты сама знаешь. Принца играет Джефф, а ему тринадцать. Рядом с ним ты будешь выглядеть глупо.

      Нина сунула кисть в пустую консервную банку и села на пятки. Она была похожа на эльфа: короткие черные волосы, ярко-зеленые глаза и бледная кожа.

      – А в следующем году ты мне дашь эту роль?

      – Обязательно, – ухмыльнулась Мередит. Ей нравилось думать, что ее затея станет семейной традицией. У всех ее друзей были такие, но Уитсоны во всем отличались от остальных. На праздники к ним не съезжались родственники, никто не готовил на День благодарения индейку, а на Пасху – запеченную ветчину, даже произносить молитвы не было принято. Что и говорить – они с Ниной даже не знали, сколько их матери лет.

      Все потому, что мама родилась в России, а в Америке у нее не было близких. По крайней мере, так говорил им папа. Сама мама о себе не рассказывала почти ничего.

      Мысли Мередит оборвал внезапный стук в дверь. Обернувшись, она увидела Джеффа Купера и папу, вошедших в комнату.

      Она вдруг ощутила, будто медленно наполняется воздухом, как надувной шар. Виной тому был Джеффри Купер. Они дружили с четвертого класса, но с недавних пор он стал вызывать у нее непривычное чувство. Волнение. Иногда дух захватывало от одного его взгляда.

      – Ты как раз к репетиции.

      Он улыбнулся, и ее сердце на мгновение замерло.

      – Только не рассказывай Джоуи и пацанам. Узнают – в жизни от меня не отвяжутся.

      – Кстати, о репетиции, – шагнув вперед, сказал папа. Он все еще был в рабочей одежде – коричневом полиэстеровом костюме с оранжевой строчкой. Вопреки обыкновению, на лице у него не было и тени улыбки – ни под густыми черными усами, ни в глазах. В руке он держал сценарий. – Это тот самый спектакль?

      Мередит вскочила со стула:

      – Думаешь, ей понравится?

      Нина тоже встала. Ее лицо, формой напоминающее сердечко, приняло непривычно серьезное выражение.

      – Понравится, пап?

      Стоя над простыней со светло-зеленым замком, нарисованным в духе Пикассо, и рядом с кроватью, заваленной костюмами, все трое переглянулись. Хотя вслух они об этом не говорили, каждый понимал, что Аня Уитсон – холодная натура; если в ней и было немного тепла, то отдавала она его только мужу, а дочерям не доставалось почти ничего. Когда они были младше, папа пытался убедить их, что это не так; словно фокусник, он отвлекал их внимание, ослепляя безудержной нежностью, – но в конце концов, как бывает всегда, иллюзия рассеялась.

      Так что всем было ясно, о чем Мередит спросила на самом деле.

      – Не знаю, Бусинка. – Папа потянулся в карман за сигаретами. – Мамины сказки…

      – Я обожаю их слушать, – сказала Мередит.

      – В остальное время она с нами почти не разговаривает, – добавила Нина.

      Папа зажег сигарету и, прищурив карие глаза, поглядел на дочерей сквозь серое облачко дыма.

      – Да, – вздохнул он. – Просто…

      Мередит осторожно подошла к нему, стараясь не наступить на Нинин рисунок. Она понимала его сомнения: никто из них никогда не знал наверняка, что может растопить мамино сердце. И все-таки Мередит была уверена, что