Солнце то ярко светило, то пряталось за набегающие облака. Полковой оркестр отыграл здесь, в Чехословакии, в последний раз марш «Прощание славянки». «Новенькие коробочки БТРов – «семидесяток», сопровождаемые тяжёлыми машинами, гружёнными полковым имуществом, колонной двинулись по направлению к железнодорожной станции. Колонны пехоты колыхались волнами следом вдоль тротуара, топая в последний раз сапогами по словацкой мостовой, вздымаясь горбами солдатских вещмешков, набитых сухпаем1. Редкие гражданские лица с любопытством разглядывали происходящее. Но большинство не придавало большого исторического значения этому действу. К перемещениям советских военных здесь уже успели привыкнуть. Техника снова грузилась на платформы. Стучали кувалды, фиксируя колодками мощные колёса боевой техники. Новенькие «семидесятки» гордо лоснились темно – зеленым глянцем. Пехота грузилась в вагоны. Лишь немногие местные зеваки осознавали до конца, что всё это значит! Лишь немногие могли с облегчением поверить в то, что видят сейчас этих чужих военных людей в последний раз на своей свободной земле.

      Не могла поверить в это и Зденка, черноглазая словацкая девушка, одиноко стоявшая под навесом перрона с тяжёлым грузом под сердцем. Она с грустью высматривала среди мельтешивших военных лишь одну фигуру. И в эту минуту она едва ли была в состоянии осознать душой, почему он не ищет её сейчас так же, как она, среди массы других людей, мельтешащих по перрону в поисках своего места под этим не слишком ласковым солнцем! Её глаза были полны слёз, которые мешали ей видеть. Возле одного из вагонов, солдаты весело пихались, выкрикивая что-то на узбекском. Она тщетно высматривала его в толпе, периодически принимая за него других офицеров.

      Тучи на небе сгущались. Закапал дождик, загнав всех в вагоны. Говорят, дождик в дорогу, это хорошо! Что ж, кому как, кому как…!

      Зденка поджала плечи. На её лицо падали холодные капли.

      Скоро двери в вагонов закрылись.

      Тучи на небе сгущались, наливаясь свинцом. Дождь усиливался, пузыря лужи. Говорят, дождик в дорогу, – это хорошо! Кому как, кому как! Природа плакала вместе со Зденкой. Слёзы градом катились по её щекам. Её сердце отказывалось всё это понимать. Единственное, что она очень чётко понимала, так это то, что ей больше не суждено было его увидеть. И что маленькое сердечко его дитя, что уже так сильно стучит в ней, никогда не познает любви своего настоящего отца. Это всё, что осталось с ней в память о нём. Это всё, что по праву принадлежит только ей. Это всё, что у неё не отнять. Это единственная любовь, любовь матери, на которую она всё ещё имеет права и которую невозможно ни оспорить, ни осудить. От которой её никто не посмеет освободить. Как неудержимо ей хотелось увидеть его, хотя бы в последний раз! Кинуться к нему. Прижаться к его крепкой груди. Ей казалось, словно она находилась за стеклом, где какой-то параллельный ей мир по «ту» сторону существовал по своим законам, который она видела, но более не могла осязать. Тогда, в тот далёкий день, она не открыла ему дверь! Как теперь она корила себя за это. Как много бы она отдала, чтобы вернуть тот день! Но уже невозможно передумать, вернуть то, что утекло, как вода в песок, как и невозможно повернуть реки вспять! Ничто и никого уже не вернёшь, ни-ког-да!.. Настоящее отделилось от прошлого толстым непреодолимым стеклом – стеной, которую построили между ними государства и силы, преследуемые лишь властолюбивыми алчными целями.

      Его призрачная фигура словно растворялась в её слезах, удаляясь вместе с уходящим эшелоном всё дальше. Всё дальше…

      Здена бросила последний взгляд уходящему в прошлое. На её открытой ладони серебрился холодный корпус карманных часов со свисающей цепочкой. Она приложила их к уху. «Как они ровно тикают! Тик-тик, тик-тик, тик-тик. Совсем не так, как тревожно „ёкая“, стучит моё сердце!» – подумала она. Положила руку себе на надутый животик, вдруг скорчившись от резкой боли. Боли, то ли духовной, то ли физической.

      «Я оставила частицу тебя навсегда с собой», – она повторила про себя сказанную ему ранее фразу, которую он, глупый мальчишка, скорее всего, так и не понял!..

      Как упоительно стучат колеса

      Август. Жара. Вокзал. Два чемодана, набитые формой. Новый офицерский китель кажется, по крайней мере, тулупом. Рубашка, пропитанная потом, липнет к спине, фуражка давит на лоб, сбивается к затылку. Так начинается путь к офицерской службе, новой самостоятельной жизни для сотен новоиспеченных лейтенантов.