Семко. Юзеф Игнаций Крашевский
Читать онлайн книгу.
рега со стороны замка можно было увидеть тут и там скользящие челны, лодки и большие корабли.
Опускался вечер и солнце ярко золотило облака, точно завтра должен был подняться ветер, – когда большая лодка, которой управляло двое человек, показалась вдали; кружа и медленно приближаясь к берегу, она искала место, чтобы пристать к нему.
Она шла по течению, двое гребцов то вёслами, то длинными прутьями, где могли достать дна, усердно работали, чтобы противостоять течению.
Они, видно, хорошо знали свою Вислу, знали, где были глубины и мели, потому что меняли вёсла и длинные жерди с большой уверенностью, заранее. Их одежда также указывала, что были местными. Их большая лодка была полна неводов и рыболовного снаряжения, в ведре плескалась плотва и маленькие щуки. Кроме двух перевозчиков, никого видно не было.
Только вблизи можно было заметить на дне горсть соломы, на ней суконную подстилку, а в углу под лавкой что-то съёженное, прикрытое серой епанчой.
Этот человек, словно спрятанный и укрытый в лодке, казалось, спит или отдыхает. Голова была заслонена, лицо закрыто, невидимо. Он долго не двигался. Люди, в молчании направляющие лодку к берегу, иногда поглядывали на него, между собой о чём-то потихоньку шепчась, как если бы не хотели его будить. Он, однако же, не спал, а серая епанча, чуть отогнутая, позволяла ему видеть, где он находился.
Лодка уже должна была пристать неподалёку от замка, стены которого в вышине и крест на Туме были видны, когда лежащий на полу совсем отбросил епанчу, поднял немного голову и начал готовиться к высадке.
Из-под капюшона, который он отбросил, было видно его бледное лицо и голова, покрытая шапочкой, обрамлённой мехом, с ушами. Выцветшее облачение темного цвета, толстого сукна, своим кроем, казалось, означает, что путник принадлежал к духовному сословию. Носили его тогда и такие, что, никакого сана не имея, к нему готовились.
Если в лодке действительно лежал клеха, то, пожалуй, он был одним из тех бедных, бродячих, которые использовали одежду священника, чтобы в ней во дворах, городах и монастырях легче было найти гостеприимство, бродяжничать и попрошайничать.
В то время встречалось немало клехов, торгующих переписанными молитвами, Евангелием, заговорами от болезней, которые также читали благословения, освящали дома и т. д.
С лица нашего путника трудно было о чём-либо догадаться, и даже распознать его возраст. Он старым не был, но и юношей не выглядел. Щетины почти вовсе не имел, только кое-где редкие короткие волосы, бедно растущие на этой высушенной почве. Жёлтая кожа покрывала его щёки, как бы налитые и обрюкшие, а лицо, несмотря на морщины, которые его покрывали, скорее было изнурённым, чем постаревшим, принадлежало к тем, что с возрастом мало меняются. Такие люди кажутся старыми детьми, пожилые кажутся молодыми. Черты имели какую-то бабью мягкость, выражение дикое, насмешливое и неприятное.
Тёмные маленькие глаза, остро смотрящие, бегающие живо и беспокойно, направленные теперь на воду, неподвижно в неё уставленные, означали, что он был в глубокой задумчивости… Они двигались по привичке, не видя ничего, и машинально возвращались к одной точке.
Одной рукой он опёрся о разложенную епанчу, другую держал на коленях. Обе они с длинными, сухими и белыми пальцами, никогда, наверное, не работали, потому что кожа на них ни огрубеть, ни загореть не успевала. Они были нежны, как у женщины. Желтоватая кожа лица покрывала их также.
Волосы, выскальзывающие из-под шапочки, не пышные, какого-то неопределённого цвета, темноватые, в скупых космах спадали на лоб и шею. С этим белым лицом и рука ми одежда не очень сочеталась, потому что была слишком измятой, выцветшей и убогой. Ткань, во многих местах потерявшая цвет, светилась белыми нитями. Длинные полы сутаны не закрывали ног, на которых простые башмаки с чуть задранными носами, без украшений и шнурков, какие в то время носили, были заржавевшие и потрескавшиеся.
Кожаный поясок охватывал его бёдра, а рядом с ним с одной стороны был жалкий маленький дорожный меч в простых ножнах из грязной кожи, с другой стороны висела тоболька, прикреплённая на пуговицах, какую использовали писари в дороге.
Уже начинало смеркаться, когда лодка врылась носом в береговой песок, закачалась и остановилась. Стоявший сзади лодочник огромной палкой вытолкнул её на сушу так, чтобы можно было вылезти из неё, не замочив ног.
Эта неожиданная тряска, которая прервала думы путника, вынудила его также встать на ноги. Он схватил епанчу, отряхивая её от травы и соломы, которые к ней прилипли, поправил шапку, оттянул пояс, посмотрел на дно лодки, словно там ещё что-то искать, и, о чём-то пошептавшись с людьми, начал выбираться на берег.
Перевозчики поглядывали на него наполовину с каким-то уважением, наполовину с некоторой опаской.
Когда он встал, оказался невзрачной, худощавой фигуркой, длинные руки и ноги которой, конусообразная головка, посаженная на тонкую шею, немного сгорбленная спина делали внешность особенной.
Когда он поднялся, задумчивое лицо пробудилось, глаза начали бегать живее, а трудно было угадать, радовался ли он прибытию, грустил или