Очерки Русско-японской войны, 1904 г. Записки: Ноябрь 1916 г. – ноябрь 1920 г.. Петр Врангель
Читать онлайн книгу.
зом – офицерами-добровольцами из драгунских и гвардейских кавалерийских полков. Наши опасения недружелюбного отношения местных офицеров-казаков к нам как пришлому элементу вскоре совершенно разъяснились, и, несмотря на разнообразный офицерский состав, во все время кампании между нами существовали самые лучшие, товарищеские отношения. Эти хорошие, дружеские отношения много облегчали тяжелые минуты нашей жизни, значительно скрашивали наши невзгоды и лишения.
Материалом для составления настоящих очерков служили мне главным образом мои письма, форму которых я отчасти сохранил в этих записках как передающую, по моему мнению, наиболее живо и последовательно пережитые нами впечатления.
Я ограничился периодом действий нашего передового отряда до того момента, когда генерал Ренненкампф был ранен и сдал командование. С этой минуты наш отряд теряет ту стремительную подвижность, ту энергичную деятельность, ту активность, которая так досаждала, так изводила неприятеля, и хотя вплоть до того момента, как к нам придают пехоту, мы и действуем еще некоторое время самостоятельно как передовой летучий кавалерийский отряд, но вся наша деятельность сводится к пассивному наблюдению за неприятелем. Нет больше огромных, тяжелых переходов, лихих набегов, рекогносцировок, стычек и тревог, жизнь наша протекает на заставах и наблюдательных постах вяло, скучно и однообразно…
Затем наступает период больших боев, где сталкиваются уже не сотни, не тысячи, а десятки и сотни тысяч человеческих жизней, где цена отдельной жизни, перед ужасом всего совершающегося, почти теряет значение, где личные, мелкие интересы блекнут перед грозной мощностью мировых событий. К этому периоду наш летучий передовой отряд перестает существовать как самостоятельная кавалерийская единица, и 2-я Забайкальская казачья дивизия входит в состав вверенного генералу Ренненкампфу отряда из трех родов оружия.
2 апреля наш эшелон – 5-я сотня 2-го Аргунского казачьего полка – подходил к городу Лаояну. После формирования полка в городе Нерчинске мы походным порядком, колоннами по две сотни, были направлены на станцию Маньчжурия, куда последняя колонна – наша, 5-я, и 6-я сотни – и прибыла 26 марта после четырнадцатидневного похода.
Шли переходами от 25 до 70 верст (на пути были две дневки) при прекрасной теплой погоде, большею частью холмистой, степной местностью, мало населенной казаками и иногородцами-бурятами, ведущими кочевой образ жизни и занимающимися исключительно коневодством. На пути нам попадались их войлочные кибитки с бродящими поблизости верблюдами и большими, по 100–150 голов, табунами коней.
Монгольские кони хотя и мелкорослые, большею частью не выше 1 аршина 12–13 вершков, но в высшей степени крепкие, выносливые и прекрасных форм. Между ними встречаются превосходные иноходцы, которые особенно бурятами ценятся. Бурят-табунщик сидит на лучшей лошади табуна, так называемой укрючной, от которой требуется особая резвость и ловкость, и по указанию покупателя арканом ловит выбранную из табуна лошадь. Офицерами нашего полка были приобретены несколько монгольских коней от 75 до 150 руб. за голову.
На станции Маньчжурия мы встретили Светлый праздник, и на третий день началась посадка полка и отправка эшелонами по 11/2 сотни по железной дороге. Приятно было чувствовать, как с каждым поворотом колеса быстро приближаешься к Лаояну, сердцу действующей армии, в которую мы все так стремились с самого объявления войны… Кроме офицеров нашей сотни с нами ехала жена одного из них, г-жа К., недавно вышедшая замуж и решившаяся не покидать мужа до последней возможности. Одетая в казачий костюм, эта энергичная женщина совершила верхом на казачьем седле весь поход от Нерчинска до станции Маньчжурия и теперь следовала с нашим эшелоном. Она любезно взяла на себя роль заведующей офицерским столом, и в занимаемом ею купе оказалась масса вкусных вещей, которым мы оказывали должную честь.
По мере приближения к бассейну р. Ляохэ местность становилась богаче и типичнее. По обе стороны пути тянулась равнина, обработанная с поразительной тщательностью, с той тщательностью, на которую способен лишь китаец и которая невольно поражает нас, русских. Ввиду раннего времени года зелень лишь местами пробивалась, и свежие пятна ее особенно резко выделялись на сером фоне вспаханной земли. Мелькали китайские деревни с крытыми гаоляном или черепицей фанзами, окруженными глинобитными заборами, священные тутовые рощицы, кумирни с причудливыми коньками на гребнях крыш… Масса лысух, нисколько не боясь приближающегося поезда, плавала на многочисленных озерах, заросших по краям камышом. Изредка бросались в глаза одиноко стоящие там и сям среди полей массивные китайские гробы (китайцы не имеют обыкновения хоронить покойников), иные еще новые, цельные, другие уже почерневшие, развалившиеся, с виднеющимися внутри истлевшими костями… Эта картина смерти среди веселой, весенней природы особенно резала непривычный глаз… По тянущейся параллельно железнодорожному полотну дороге видно было оживленное движение: шли пешие китайцы в синих штанах и таких же куртках, в соломенных конусовидных шляпах; изредка проезжали мелкой рысью запряженные парой мулов цугом двухколесные разукрашенные кибитки с выглядывающими оттуда размалеванными лицами «бабушек» с затейливыми