Зыбкина. Ах, ах, ах! Что ты мне сказала! Что ты мне сказала! То-то, я смотрю, девушка из лица изменилась, на себя не похожа.

      Филицата. Все от любви, сердце ноет. И всегда так бывает, когда девушек запирают. Сидит, как в тюрьме, – выходу нет, а ведь уж в годах, уж давно замуж пора. Так чему дивиться-то?

      Зыбкина. Да, да. Что же вы ее замуж-то не отдаете? Неужели женихов нет?

      Филицата. Как женихов не быть! Четвертый год сватаются, и хорошие женихи были; да бабушка у нас больно характерна. Коли не очень богат, так и слышать не хочет; а были и с деньгами, так, вишь, развязности много, ученые речи говорит, ногами шаркает, одет пестро; что-нибудь да не по ней. Боится, что уважения ей от такого не будет. Ей, видишь ты, хочется зятя и богатого, и чтоб тихого, не из бойких, чтоб он с затруднением да не про все разговаривать-то умел; потому она сама из очень простого звания взята.

      Зыбкина. Скоро ль ты его найдешь такого!

      Филицата. И я то же говорю. Где ты нынче найдешь богатого да неразвязного? Кто его заставит длинный сертук надеть али виски гладко примазать? Вяжет-то человека что? Нужда. А богатый весь развязан и уж, обыкновенно, в цветных брюках. Ничего не поделаешь.

      Зыбкина. Уж само собой, что в цветных; потому, какая ж ему неволя!..

      Филицата. Мудрит старуха над женихами, а внучка, между тем временем, влюбилась да и сохнет сердцем. Кабы у нас знакомство было да вывозили Поликсену почаще в люди, так она бы не была так влюбчива; а из тюрьмы-то первому встречному рад: понравится и сатана лучше ясного сокола.

      Зыбкина. Одного я понять не могу: в этакой крепости сидючи, за пятью замками, за семью сторожами, только и свету, что в окне, – как тут влюбиться? Мечтай, сколько хочешь, а живого-то нет ничего. Ведь чтоб влюбиться очень-то, все-таки и видеться нужно, и поговорить хоть немножко.

      Филицата. Ох, все это было, и не немножко. Разумеется, завсегда в этом мы, няньки, виноваты: мы – баловницы-то. Да ведь как и не побаловать! Вижу: в тоске томится – пусть, мол, поболтает с парнем для времяпровождения. А случай как не найти? Хоть сюда в сад проведу, никому и в лоб не влетит. А вот оно что вышло-то.

      Зыбкина. Очень разве уж полюбила-то?

      Филицата. До страсти полюбила. Сама суди: характер огневой, упорный, вся в бабушку. Вдруг ей придет фантазия: хочу, говорит, его видеть беспременно! А в другой раз никак нельзя, а ей вынь да положь, – вот и вертись нянька, как знаешь. И день, и ночь ноги трясутся: так вот и жду, так вот и жду, что до бабушки дойдет – куда мне тогда деваться-то? А моя ль вина? Я давно твержу: «Пора, пора, что вы ее переращиваете, куда бережете?» Так бабушка-то у нас совсем состарилась, девичье-то положение понимать перестала. Я, говорит, живу же, ни об чем помышления не имею. На-ка! В семьдесят-то лет! А ты свою молодость вспомни!

      Зыбкина. Диковинное дело, что у такого богатого, знаменитого купца дочь засиделась.

      Филицата. Какой он богатый, какой знаменитый! Бабушка характерна, а он – балалайка бесструнная: никакого толку и не жди от них. Старуха-то богата, а у него своего ничего нет; он торгует от нее по доверенности, – дана ему небольшая; во сколько тысяч, уж не знаю. Да и то старуха за него каждый год приплачивает.

      Зыбкина. Что ж им за радость в убыток торговать?

      Филицата. Бабушка так рассуждает: хоть и в убыток, все-таки ему занятие; нарушь торговлю – при чем же он останется. Да уж морщится сама-то: видно, тяжело становится; а он – что дальше, то больше понятие терять начинает. Приказчик есть у нас, Никандра, такой-то химик, так волком и смотрит; путает хозяина-то еще пуще, от дела отводит; где хозяину – убыток, а ему – барыш. Слышим мы, на стороне-то так деньгами и пошвыривает, а пришел в одном сертучишке.

      Зыбкина. Знаю я все это; сын мне сказывал.

      Филицата. Ты за каким делом к хозяину-то пришла?

      Зыбкина. Все об сыне. Да занят, говорят, хозяин-то; подождать велели. Взять я сына-то хочу, да опять беда – долг меня путает. Как поставила я его к вам на место, так хозяин мне вперед двести рублей