Кулигин (показывая в сторону). Посмотри-ка, брат Кудряш, кто это там так руками размахивает?

      Кудряш. Это? Это Дико́й племянника ругает.

      Кулигин. Нашел место!

      Кудряш. Ему везде место. Боится, что ль, он кого! Достался ему на жертву Борис Григорьич, вот он на нем и ездит.

      Шапкин. Уж такого-то ругателя, как у нас Савел Прокофьич, поискать еще! Ни за что человека оборвет.

      Кудряш. Пронзительный мужик!

      Шапкин. Хороша тоже и Кабаниха.

      Кудряш. Ну, да та хоть, по крайности, все под видом благочестия, а этот, как с цепи сорвался!

      Шапкин. Унять-то его некому, вот он и воюет!

      Кудряш. Мало у нас парней-то на мою стать, а то бы мы его озорничать-то отучили.

      Шапкин. А что бы вы сделали?

      Кудряш. Постращали бы хорошенько.

      Шапкин. Как это?

      Кудряш. Вчетвером этак, впятером в переулке где-нибудь поговорили бы с ним с глазу на глаз, так он бы шелковый сделался. А про нашу науку-то и не пикнул бы никому, только бы ходил да оглядывался.

      Шапкин. Недаром он хотел тебя в солдаты-то отдать.

      Кудряш. Хотел, да не отдал, так это все одно что ничего. Не отдаст он меня, он чует носом-то своим, что я свою голову дешево не продам. Это он вам страшен-то, а я с ним разговаривать умею.

      Шапкин. Ой ли!

      Кудряш. Что тут: ой ли! Я грубиян считаюсь; за что ж он меня держит? Стало быть, я ему нужен. Ну, значит, я его и не боюсь, а пущай же он меня боится.

      Шапкин. Уж будто он тебя и не ругает?

      Кудряш. Как не ругать! Он без этого дышать не может. Да не спускаю и я: он – слово, а я – десять; плюнет, да и пойдет. Нет, уж я перед ним рабствовать не стану.

      Кулигин. С него, что ль, пример брать! Лучше уж стерпеть.

      Кудряш. Ну, вот, коль ты умен, так ты его прежде учливости-то выучи, да потом и нас учи! Жаль, что дочери-то у него подростки, больших-то ни одной нет.

      Шапкин. А то что бы?

      Кудряш. Я б его уважил. Больно лих я на девок-то!