– Барышня, пожалуйте заниматься! Мамзель пришли. – Барышня собирала книжки и тетрадки и шла в классную комнату.

      Все равно какая барышня – маленькая, большая, веселая, забитая, красивая, дурнушка, – их так много прошло через длинную жизнь мадмуазель Бажу, что она давно всех их спутала и перестала отличать одну от другой.

      Уже много лет назад, заметив, что постоянно смешивает имена своих учениц, мадмуазель Бажу стала просто называть их «дитя мое» – mon enfant, – и дело пошло гладко.

      Остальное все было одинаково. Та же грамматика, тот же перевод из Марго.

      – Les genoux du chameau sont tres fiexibles. – «Колени верблюда очень гибки», – диктует мадмуазель Бажу.

      Так диктовала она и двадцать, и тридцать, и сорок лет назад… И так же Наденька, или Варенька, или Леночка забывала ставить «х» на конце «genoux» или «е» в слове «chameau».

      Близко проходила огромная жизнь, события мировой или индивидуальной важности: эпидемии, войны, восстания, человеческая любовь с ее трагедиями, тоской и счастьем, – мадмуазель Бажу не замечала ничего.

      Правда, когда в каком-нибудь доме говорили об ужасах войны, она делала испуганно-круглые глаза и скорбно сжимала рот. Но все это было нечестно, притворно, из простой вежливости.

      Война, эпидемия, жизнь – это все неважно и несерьезно. Это все пестрит, рябит, мелькает быстро. Обернешься – и нет, и опять новое, и снова уйдет.

      Остается всегда только одно:

      «Колени верблюда очень гибки».

      Это непреходяще. Это вечно, незыблемо и абсолютно. Это – наука.

      Иногда встречает она на улице какую-нибудь из бывших учениц – даму с мужем, с детьми:

      – Мадмуазель Бажу! Вы все такая же. А вот это мои дети. Видите, какие большие.