Пролог

      В зале пахло свежим воском и деревянными декорациями; бархат сидений хранил в себе столько же запахов, сколько перевидал зрителей, а прожекторы, нагревая воздух, еще усиливали их букет, выявляя самые тонкие оттенки: гримировальную пудру и клей на театральных костюмах и все те почти неуловимые ароматы, которые исходят от закулисья. Пьянящая алхимия театральных запахов уже невольно подогревала нетерпение публики до того, как поднимется занавес.

      Возбужденные зрители ожидали начала представления, испытывая еще больший восторг оттого, что оказались в числе избранных, привилегированных, заслуживших честь попасть на это шоу, поскольку Люциен Страфа выступал без объявлений, без рекламы в газетах или даже по радио, афиш его концертов тоже не расклеивали, и, чтобы следить за новостями, необходимо было знать кого-то из посвященных. Сарафанного радио хватало, чтобы целиком заполнить зал, – ни одно его выступление не проходило без аншлага.

      Так было и с репутацией величайшего из фокусников, когда-либо выходивших на сцену. Поговаривали, будто его успех вырвался далеко за пределы Франции и достиг Нью-Йорка, Лас-Вегаса, Токио и даже, кажется, СССР, несмотря на дипломатическую напряженность между странами.

      Внезапно погас свет, курильщики затушили сигареты о пол, и в мертвой тишине взвился занавес.

      Посреди сцены, огромный в своем черном костюме, спиной к залу, воздев руки к потолку и сжав кулаки, стоял Люциен Страфа.

      Потребовалось больше десяти секунд, прежде чем зрители изумленно ахнули, осознав, что фокусник, сохраняя идеальное равновесие, парит в воздухе – двадцать сантиметров, не меньше, отделяют его подошвы от пола.

      И в лучах ламп, что высвечивали вьющийся легкий дымок, не было видно никаких тросов.

      Затем Страфа почти гневным жестом разжал кулаки, все прожекторы разом взорвались, засыпав сцену стеклянными осколками, и зрители одновременно вскрикнули в единодушном потрясении.

      В следующее мгновение Страфа коснулся ногами подмостков и медленно опустил руки. Фитили масляных фонарей вспыхнули один за другим, обозначив за спиной фокусника стену, заполнившую весь задник, многочисленные квадратные зеркала усиливали блеск фонарей, образовав за несколько секунд огромное прозрачное пространство, переливающееся янтарными и серебряными всполохами.

      В нем множилась, уходя в бесконечность, фигура Люциена Страфа.

      Реальный Страфа повернулся лицом к зрителям.

      Еще молодой, нет и тридцати; копна зачесанных назад черных волос, впалые щеки и выдающийся подбородок. Но его харизма, магнетизм блестящих глаз не зависели от возраста. Те, кто сперва надеялся встретиться с ним взглядом, отводили глаза, когда он смотрел в их сторону. В том, как расширялись его зрачки, становясь круглыми и лихорадочными, когда он смотрел на вас дольше нескольких секунд, чувствовалась какая-то контролируемая целеустремленность, а вас охватывала тревога, как будто его безумие могло быть заразным. Первые ряды облегченно вздохнули, когда он наконец отступил назад, чтобы смерить взглядом лежавшую перед ним темную впадину зала.

      Его левая рука медленно поднялась в странном жесте, за ней последовала правая, – казалось, что обе они словно плавают в какой-то жидкой среде. Затем аналогичное движение проделали ноги Страфа, и он взлетел, увлекаемый невидимым ни для кого потоком, поднялся на высоту более полуметра, снова прибегнув к левитации, на сей раз походившей на течение, которое несло тело по призрачной реке.

      Ошеломленные зрители затаили дыхание.

      Масляные лампы светили все ярче и ярче, пока в зеркалах не отразилась стена, ослеплявшая, подобно солнцу в летний полдень, оставив Страфа плавать в этом золотом расплывчатом вареве, а сидевшие в зале, не выдержав, стали закрывать глаза рукой, шляпой или шарфом.

      Лампы внезапно вернулись к своему обычному свечению, а толпа все еще не могла прийти в себя.

      Страфа исчез. Его нигде не было видно.

      Возле дверей, за спинами зрителей, раздались голоса, все обернулись и увидели Люциена Страфа, уверенно шагающего по центральному проходу.

      Он пристально всматривался в тех, кто оказывался рядом с ним, и от его взгляда начинала кружиться голова; когда он приближался, зрители судорожно сглатывали и учащенно дышали. Страфа кого-то искал.

      Руки зрителей, сидящих недалеко от прохода, стали подниматься и зажимать рты и носы.

      А запах быстро распространялся.

      Едкий. Резкий.

      Фокусник распространял вокруг себя запах серы.

      Он остановился перед женщиной, сидевшей очень прямо, словно сопротивляясь тому, что он посмел ее удивить. Страфа смерил ее взглядом, уголки его губ приподнялись в жестокой усмешке. В полумраке белки и черные зрачки его глаз странно сливались.

      Он наклонился к женщине и так яростно оскалил зубы, что, казалось,