…О, как эффектно выглядит артиллерийский обстрел на киноэкране. Даже самый робкий зритель не испугается, ведь об очередном кинематографическом взрыве его предупредит длительный заливистый свист. Не удивительно, потому что именно так звучит рассекающий воздух снаряд по мнению многоопытного звукооператора. И вот все падают навзничь (нет, не в зрительном зале, а всего лишь на экране) и ждут. У них, волею режиссера, есть несколько растянутых до бесконечности экранных секунд, в течении которых можно выкрикнуть нечто героическое, проклясть врага или признаться в любви. Ах, как это тонко, говорим мы, как жизненно. Взрыв тоже прекрасен, он просто великолепен своей гаммой всех оттенков черно-красно-желтого. Как красиво летят комья земли, как изящно стелется дым и восхищенному зрителю неведом кислый запах тротила и омерзительно-сладкий запах свеже-выплеснувшейся крови. А потом на экране кричат раненые и это тоже не страшно, ведь хотя они и кричат нечто жалобное, но ты не веришь их слишком уж четко произнесенным словам, догадываясь какими-то глубинами генетической памяти, что на настоящей войне так не бывает. И ты совершенно прав, на настоящей войне все совсем не так.

      …Не было ни приближающегося свиста, ни шелеста рассекаемого снарядом воздуха, как не было и грохота разрыва. Нет, грохот конечно был, но услышать его не удалось, потому что по ушам ударило и он сразу перестал не только слышать, но и вообще что-либо ощущать. Сам же взрыв, отбросивший его на другой конец казармы, но пощадивший, увидеть тоже не удалось…

      Сознание возвращалось рывками, как будто кто-то перекидывал рычажки невидимых тумблеров: щелк! щелк! Чувства включались по одному. Первым вернулось обоняние: ноздри наполнились смесью химии, дерьма и крови. Потом появились звуки и это было плохо, очень плохо, потому что истошные крики сливались с глухими стонами в один непереносимый вопль. Непонятен был источник этих воплей, ведь не может же человеческое существо издавать такие нечеловеческие звуки. Ко всей этой какофонии добавлялось какое-то бульканье и хрипение и их не хотелось ни слушать, ни даже идентифицировать. Осязание заявило было о себе, но шок задвинул боль от ушибов (а может и от ран?) куда-то далеко и оставил там дожидаться своей очереди. Зрение тоже вернулось, но ничего не было видно за пеленой дыма и гари. Вот это как раз было хорошо, потому что видеть тоже не хотелось. И все же Вадим судорожно огляделся, стараюсь увидеть хоть что-нибудь сквозь дым и это ему удалось. Барака, как такового, больше не было. Две красно-кирпичные кладки почему-то сложились внутрь, как стены карточного домика, а третья разлетелась наружу крошевом некачественных пористых кирпичей. Последняя стена устояла, став наполовину ниже и к ней сейчас оттаскивали раненых, как будто кирпичи могли защитить от гаубичного снаряда. На полу или, точнее, на том что когда-то было полом, лежали битые кирпичи, оторванные части тел, пустые шприцы адреналина, обрывки одежды и бинтов. Болели ребра, болели ободранные о кирпичи ладони, болело все, но похоже обошлось без серьезных ран. Мне повезло, но надолго ли хватит моего везения? Мысль мелькнула и пропала, отброшенная глухой защитой непробиваемого сознания. До сих пор, впрочем, ему не слишком везло, иначе бы он не оказался здесь.

      …Сюда, в этот безымянный поселок их привез разрисованный всеми возможными красками автобус с огромной надписью "Турпоездки куда угодно!" на борту. Бойцы мрачно подшучивали над веселой надписью, озвучивали всевозможные и далеко не всегда цензурные направления их поездки. На самом деле никто ничего не знал, не полагалось им ничего знать, хотя и так было ясно, что везут на фронт. Сиденья в автобусе были неправдоподобно мягкими и по-довоенному комфортабельными. Вадим вознамерился было вздремнуть, но мешал автомат, о ствол которого он периодически ударялся ухом, задремав. Саперная лопатка тоже вела себя мерзко, впивалась острым ребром в складку живота под нижним краем бронежилета. “Броник” можно было снять, но тогда самому необходимому снаряжению могли "приделать ноги" на первой же остановке, а другой купить будет уже негде. Нет, лучше уж оружие потерять, думал Вадим и оглядывался назад, где заднее стекло автобуса полосовал свет фар. Это сразу за ними шла юркая бронемашина с наемниками: мобилизованным не доверяли, опасаясь дезертирства. Так они оказались в захолустном городке, название которого немедленно вылетело у Вадима из головы. Роту разместили в бараке на краю поселка, а спать пришлось на матах, реквизированных, надо полагать, в поселковой школе. И в первый же день, рано утром, им "прилетело"…

      – Танки!! – доносится истошный вопль откуда-то снаружи барака.

      Как хорошо, подумал Вадим, теперь надо будет что-то делать и не придется больше обонять эту мерзкую вонь и слушать то, что слышать не хочется. Что именно надо делать он не представлял, но это было неважно. Крепкая рука судорожно сжала воротник его камуфляжной куртки и подняла на ноги.

      – На позицию, сука! – орал невидимый в дыму человек – На позицию!

      Это было хорошо и правильно, потому что там, на позициях, он хотя бы не будет видеть эти заляпанные кровью ошметки. Но никаких позиций не было. Была лишь наспех вырытая траншея без ходов сообщения и без блиндажей, к которой судорожно подтягивали технику. Броневик выкатился на опушку, просунул