Катарина Веселович – мать семейства, жизнь которого последние несколько лет была перевёрнута с ног на голову. Высокая статная блондинка с кожей цвета мрамора, тонкими полосками губ, лёгким тремором, подёрнувшим длинные угловатые пальцы, на которых красовались кольца с крупными бриллиантами: они были ей слегка велики и прибавляли годы своим чопорным блеском. «Во мне текут голубые крови», – обозначала Катарина каждому новому знакомому, вальяжно вытягивая руку, лишённую даже намёка на волосяной покров, демонстрируя одновременно и белизну кожи, и внушительную россыпь камней. «Древний славийский род», – прибавляла она.

      Женщина закончила мыть посуду после завтрака детей и села за стол. Она любила завтракать в тишине и одиночестве: муж уехал на работу, старшие дети – в школу, а младшую дочку няня забрала на прогулку. Большая гостиная, стол из красного дерева с белоснежной скатертью, чашечка ставшего ритуальным утреннего кофе – фарфоровая, расписанная цветами и птичками, с таким маленьким ушком, что его можно было держать только между указательным и большим пальцами, обязательно при этом оттопырив мизинец (так, по мнению Катарины, делали все женщины из благородных каст, к которым она себя причисляла).

      Всегда аккуратная и ухоженная, начинающая свой день с часа в уборной – укладка волос, патчи под глаза, массаж лица, лёгкий макияж… сейчас она сидела с нечёсаными и сальными волосами, похожими на соломенное гнездо, отёкшая, с глубокими синеватыми мешками под глазами. Шёлковая пижама с характерными цветами и птичками была смята от длительного и беспокойного сна, которым обычно мучается человек, не желающий возвращаться в неприятную для него реальность. Взгляд её был безразличный и блуждающий, весь внешний вид выдавал растрёпанность чувств.

      Мгла за окном обвивала голые ветки кустарника, проникала в каждый уголок высокого забора, по периметру которого угрюмо зеленели плотно высаженные туи, стелилась по тропинкам, земле, траве. Она навалилась на ещё неубранные, жухлые, коричневые листья, опавшие с яблонь, последних «одетых» деревьев сада, и словно стекала по покатой влажной крыше прямо Катарине за шиворот, от чего та периодически ёжилась. «Камин, что ли, растопить?» – подумала она. Конечно, легче просто прибавить отопление, но камин бы согрел и тело, и душу.

      Женщина покосилась на камин, покрытый пылью внутри и снаружи. «Как давно мы его не топили… и зачем вообще построили, если не пользуемся?» – в голове начали крутиться воспоминания. Старшие дети ещё совсем маленькие, спят наверху в своих спальнях, а они с мужем страстно тра*аются прямо на меховом ковре перед камином. «Как давно это было… Кажется, тогда мы и топили его в последний раз… Уже и ковра-то того нет, даже не помню, куда я его убрала, эта медвежья шкура меня всегда пугала, но что-то в ней такое было… дикое, что ли. Как не хватает мне сейчас той дикости…»

      Воспоминания эти причиняли боль, но так и лезли сами в голову. Катарина отвернулась от камина и снова уставилась в окно. «На душе так же, как на улице…» – не успела эта мысль встать привычным комом в горле, как в кухню вбежала младшая дочка Адель.

      – Мама, мама, мамочка, доброе утро! – вскричала она и кинулась обнимать материны колени. – А мы поедем сегодня в игровую комнату?

      – Господи, Ади, полвосьмого утра, ты что подскочила?! И где Тамара Радифовна?

      – Она ещё спит, – пролепетала девочка нежным голосочком.

      «Отлично!» – сердито произнесла Катарина про себя и, резким движением оторвав дочурку от коленей, строго велела:

      – Ну вот и ты иди досыпай. Про торговый центр не знаю, у меня могут быть дела.

      – Ну ма-а-а-а-а-ам! Какие ещё дела, ты же никогда ничего не делаешь! – заявила девочка.

      – Ишь какая! А ну в комнату быстро! – строго велела мать, поворачивая малышку за плечико прочь от себя.

      Девочка состроила обиженную мордочку и покинула столовую, обернувшись на выходе, показала матери язык, что, впрочем, не вызвало никакой