Тетрадь Катерины Суворовой. Линор Горалик
Читать онлайн книгу.
окатайся, это очень важно, мой дорогой.
* Потом вернись домой и не выходи полчаса. Даже если будет жарко – терпи, не раздевайся, я боюсь, что ты забудешь шарф надеть обратно. Только расстегнись.
* Потом выходи и перейди улицу Марата Казея в сторону Комсомольской улицы и уже там зайди в гастроном и встань в самую длинную очередь. Эту очередь надо будет отстоять. Купи что угодно на 30 копеек. Сделай все, как мы учились: будь вежливым, будь терпеливым, пробей чек, скажи «спасибо», сдачу с рубля не роняй.
* И уже тогда поднимайся к дяде Яше и тете Тане. Знай, что им все можно рассказывать. С ними про все можно говорить и на все их вопросы можно отвечать. Они как мы, мой дорогой. Их можно не бояться.
Ты любовь моя, мой маленький зверенок, ты мое счастье. Ничего никогда не случится, я не дам.
+
Сделала нам щетку для полов, как твоя бабушка придумала. На той квартире у нас была такая щетка, но я туда не пойду и просить не буду. Пришлось отойти от дома на полквартала дальше, чем нам положено с тобой, но очень нужны были в хозяйственном две щетки для обуви. Я замотала лицо платком, как будто у меня зубная боль, и надела старое пальто Виктора и его лыжную шапку, которая еле налезла на платок, и мне было почему-то очень весело, хотя и страшно. И не понравилось, что продавщица спросила подозрительно: «Две одинаковые?» Я не нашла, что сказать умнее, чем: «Одну мне, а одну сыну», – дура, а надо было сказать, конечно: «Одну для черного, а одну для коричневого»… Но теперь у нас с тобой есть щетка, как была у нас с бабушкой: я их примотала к швабре изолентой снизу, и вуаля – подметай легко, мой котик! Но главное – не в подметании, подмести и веником можно, главное – всегда мой полы нашей чудо-щеткой, наматывай на нее тряпку и мой. Ты себе не представляешь, как тогда легко и быстро получается, никакая твердая швабра в сравнение не идет. Это твоя бабушка придумала, мой зайчик. Она все, все придумывала.
+
Все наши с бабушкой книжки остались на той квартире, но я туда не пойду и просить не буду. Судя по дыркам на полках, свои какие-то Виктор тоже туда забрал. Если увидишь, что я плачу, никогда не пугайся: это не потому, что мне плохо, и это никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда не из-за тебя, мой родной. Это я просто скучаю по нашим с бабушкой книжкам. А других причин не бывает, мы с тобой не плачем, – когда нам плохо, мы кусаемся! Ам! Но я туда не пойду и просить не буду. И знаешь, что в этой комнате есть? Детские книжки, очень много, которые читали твои двоюродные Матвей и Маруся, когда были такие, как ты! Так что нам с тобой тут раздолье! Места для книжек мало, все полки заставлены, томики вдоль стен лежат, я вчера села на пол, стала перебирать один за другим и зачиталась на радостях под столом. Начала складывать тебе стопки, что за чем читать, но тебе, конечно, виднее, читай все, читай все подряд, мой совенок маленький. Я только выкинула, конечно, чертова «Айболита», какую-то дрянь под названием «С человеком беда», «Книжкину больницу», понятно какой том Чехова и прочую подлость того же рода.
+
Когда мне было десять лет, я лежала в больнице с непонятно чем в животе, много месяцев. А потом в больнице началась эпидемия кори, всех отпустили, а меня, Марину и Анечку перевели в изолятор. Там было так хорошо! Даже холодильник был, и твоя бабушка готовила нам диетическую еду и привозила сумки и кошелки. У Марины никого не было и она была взрослая, 15 лет, а про Анечку я не помню, кто к ней приходил. Анечка была разбитная, требовала, чтобы я ходила с ней в туалет, когда она какала, а то ей было скучно, а Марина умирала от язвы, лежала к нам, малышне, спиной, и только говорила вяло: «Анька, ну перестань, чего она должна тебя нюхать». Но Анька мне нравилась, она моталась по больницам много лет и знала жизнь, и она вела песенник, это было потрясающе, туда всякие песни писались, которых я, хорошая девочка, не знала. Меня все они восхищали, знаешь, – кривые, косые, дурацкие, – потому что они были <подчеркнуто>, не как… И я их все помню, понимаешь? И «Дельфинёнка», и «Ковбоев», и все тебе спою, если захочешь, и ты никогда, никогда не брезгуй живыми словами, а все запоминай: вот это живые люди поют, живые люди говорят, и пусть тебе никогда стыдно не будет, что ты «Светку-малолетку» помнишь наизусть. Я из пионерлагеря приезжала, мы с мамой садились на диван, и я ей все пела, что нового узнала, и она мне начинала подпевать, а один раз я во дворе Оле спела «Сос-сос-сос», так ее мать, коза стоеросовая, к маме прибежала: «Чему Катерина моего ребенка учит!..» Мама сделала большие глаза, конечно, а потом мы с ней сидели хихикали. Господи, Господи, надоумь меня, грешную… Совеночек мой, сердце мое, мне хочется сказать тебе: чужим ничего, никогда ничего, будь сладким, будь гладким, будь скользким, молчи, молчи, молчи, улыбайся и молчи, не давайся им в руки никогда. Но как же я тебе это скажу, мой дорогой? Была Мария, а был сын Марии – вот и все. Ты не о том думай, что сказать, а что не сказать, что петь, а что не петь. Ты представляй себе: вот я, предположим, сказал, – все, момент пройден; и вот мне теперь с собой жить – как? Я с собой дальше жить готов? А потом представляй себе: нет, не сказал, – и то же самое у себя спрашивай: я теперь