Введение. Поклониться двум теням

      Джордж Л. Клайн перевел на английский больше стихов нобелевского лауреата Иосифа Бродского, чем кто бы то ни было, за исключением самого автора. В беседе со мной Клайн назвал себя «первым серьезным переводчиком Бродского». Этот славист и преподаватель философии (в колледже Брин Мор он занимал кафедру философии имени Милтона Ч. Нама) был скромным и застенчивым человеком, но в определенных случаях проявлял не меньшую прямоту и непреклонность, чем Бродский. В 1994 году он обронил в личном письме: «Ахматова открыла Бродского России, но Западу его открыл я»1. А в 1987‑м написал: «На Западе я первым распознал в нем крупного поэта и первым перевел его произведения in extenso»2. Это истинная правда. Вдобавок Клайн, в отличие от большинства переводчиков Бродского, свободно говорил по-русски.

      Первая книга Бродского, изданная в Америке, – Joseph Brodsky. Selected Poems3 («Иосиф Бродский: Избранные стихотворения»), вышедшая в 1973‑м, – изменила и жизнь поэта, и мою собственную жизнь. А ведь все, что в нее вошло, перевел Клайн. Эти размышления о времени, внутренней жизни, страдании, отчуждении и даже искуплении брали высокую ноту – на несколько октав выше, чем типичные для тогдашней американской поэзии нарциссические верлибры, эти занудные повествования о себе любимом. Книга обеспечила Бродскому читательскую аудиторию на Западе и, словно дуновение свежего ветра, распахнула окно на Восток. Я училась у Бродского в Мичиганском университете, и этот опыт в большой мере сформировал мою личность, как было и с многими другими из его питомцев, пришедшими в литературу по его стопам.

      Здесь вы прочтете историю о том, как появился вышеупомянутый сборник Бродского и что произошло в последующие годы. На этих страницах впервые рассказано во всей полноте о совместной работе Клайна и Бродского на протяжении трех десятков лет4.

      Когда ты открываешь для себя какого-то зарубежного поэта, первый прочитанный перевод оставляет неизгладимый отпечаток, и потому я вынуждена сознаться в необъективности – ведь впервые я прочла Бродского как раз в переводах Клайна. Но мои предпочтения не во всем субъективны, а их со мной разделяют другие: эти переводы произвели большое впечатление на весь англоязычный мир. А еще стали трамплином для ошеломительной, абсолютно нешаблонной литературной карьеры Бродского на Западе. Впоследствии случалось, что о переводах Клайна отзывались пренебрежительно, в большинстве случаев – из‑за немногочисленных огрехов, хотя безупречных переводов, в сущности, не существует. (На закате жизни Клайн задумывался о новом издании «Selected», куда должны были войти переработанные им самим старые переводы и несколько новых. Идея не осуществилась.) Но чаще переводы Клайна просто оставались в тени в период, когда переводить Бродского взялись более известные поэты и переводчики. Клайн, разумеется, не был суперзвездой от поэзии – фигурой типа Ричарда Уилбура, Шеймаса Хини или Энтони Хекта, которые тоже переводили стихи Бродского, хотя, в отличие от Клайна, русским языком не владели. Клайн был ученым-славистом, серьезно интересовавшимся поэзией. Книга, которую вы сейчас держите в руках, свидетельствует, с какой самоотдачей этот профессор философии занимался переводом, и решительно подчеркивает: его стихотворные переводы – не блажь дилетанта. Значимость переводов Клайна не исчерпывается тем, что это первые переводы Бродского на английский; главное, что переводчик старался, часто с поразительной чуткостью и на редкость удачно, сохранить (как и хотелось Бродскому) метрическую схему и систему рифм оригинала.

      Когда в студенческие годы я упоенно читала книжечку со стилизованным лилово-зеленым портретом на обложке, мне было ничего не известно о ее переводчике Джордже Л. Клайне. Но именно эта книга, этот переводчик и этот поэт вдохновили одно из самых грандиозных приключений в моей жизни. Из нас троих получилась бы несусветно разномастная troika – мы во всем несхожи, будь то темперамент, образование, перипетии дружбы или летопись разрывов.