Вайнахт и Рождество. Александр Киселев
Читать онлайн книгу.
моя главная мечта. После велосипеда. Я про Валины часы маме все уши прожужжал. Так она говорит: «Вырастешь, будешь работать, купишь себе такие же». Тоже мне, успокоила. Когда вырасту, старость наступит. А зачем в старости часы? В старости уже неинтересно.
Во всей школе только у Вали часы есть. Директор и учителя не в счет. У учителей даже не у всех. А Валя совсем недавно стал с часами ходить.
– Валь, а откуда у тебя часы?
– Отец отдал, когда на фронт уходил.
– А зачем?
– Что зачем? Зачем отдал или зачем на фронт?
Мне Валя очень нравится. Только не нравится, когда он со мной как с маленьким разговаривает, этими шуточками. Как будто я не знаю, зачем на войну идут. Фашистов бить, зачем еще. А я бы часы на войну взял. Здесь-то без часов можно обойтись. Во-первых, машиностроительный завод гудит два раза утром – в шесть и в семь. Во-вторых, по радио говорят. В школе тоже всё по звонкам. И на улице часы висят. А на войне часы обязательно нужны, чтобы вся армия пошла в наступление и никто не опоздал. В кино командиры всегда говорят перед наступлением: «Сверим часы!» А гудки включать на фронте нельзя, а то фашисты узнают, что наступление началось.
Валя увидел, что я обиделся, и ответил серьезно:
– Война все-таки. Вдруг потеряются. Поэтому мне оставил. На хранение. Его этими часами на заводе наградили. Он же ударник, знаешь?
Знаю, конечно. Про ударников нам в школе рассказывали, их портреты в газетах печатают. Они герои труда. Ольга Яковлевна, наша учительница, сказала, что ребят, которые учатся на «хорошо» и «отлично», тоже можно называть ударниками. И у нас в классе теперь есть такая доска – «Наши ударники». Конечно, здорово ударником быть, только в школе это все равно не по-настоящему.
– Он сам на фронт попросился, добровольцем, – объяснил Валя. – Его не отпускали, потому что такие специалисты в тылу нужны. А он все равно пошел.
Он так сказал, а мне стало завидно и обидно. Повезло Вальке, что у него такой отец и он может им гордиться. А мне гордиться некем. Я даже не знаю, где мой отец.
Вот если бы он был летчиком и разбился, как Чкалов… Тогда я бы тоже им гордился. Я его в последний раз видел, когда еще маленьким был. Но я все хорошо помню.
Мы с мамой гуляли во дворе и ждали папу с работы. Он пришел веселый, с арбузом. На нем была белая рубашка с закатанными рукавами. Он положил арбуз и поднял меня высоко-высоко. И рубашка под мышками треснула.
Он засмеялся:
– Ничего, брат, зашьем!
От него пахло заводом: горячим железом, машинным маслом и почему-то огурцами.
И мы тогда ели арбуз, смеялись, а потом пошли в парк есть мороженое и стрелять в тире.
А ночью я проснулся от света и шагов и позвал маму. Она пришла и сказала: «Ничего-ничего, спи, это к папе… По работе». Руки у нее были холодные, будто чужие. Мне стало страшно, и я не мог заснуть.
Я встал и на цыпочках вышел в коридор. Дверь в комнату родителей была приоткрыта. Мне показалось, что она полна людей. На самом деле их было немного. Четверо военных и папа. Военные разбирали вещи и книги, будто мы собирались переезжать. Пол был завален вещами, папиными чертежами и раскрытыми книгами. Военные говорили вполголоса, но все вместе, и ничего было не разобрать. Только папа молчал. Он посреди комнаты на табурете сидел. Почему-то в той же белой рубашке. Бабушка не успела ее зашить – шов разошелся и нитки торчали. Он увидел меня, кивнул и улыбнулся: всё, мол, в порядке. Тут меня за плечо ухватила бабушка, что-то прошипела и оттащила обратно в постель.
Когда все уходили, я услышал папин голос: «С сыном проститься можно?» Дверь приоткрылась, и в мою комнату заглянул чужой: «Он спит, пошли». Я хотел крикнуть, что не сплю, но почему-то испугался. И больше я папу не видел.
Сначала мне говорили, что он уехал далеко, по важному делу, и я верил. Даже гордился, что он с военными уехал. Значит, это очень важные дела. Я даже придумал себе, что он стал полярным летчиком. И только в школе все узнал.
Однажды на уроке Ольга Яковлевна попросила ребят рассказать о своих отцах. Она всех по журналу спрашивала, а мою фамилию пропустила. Мне стало обидно. И тогда я поднялся и начал рассказывать, что мой папа далеко на севере, летает на самолете и спасает корабли, застрявшие во льдах. Ольга Яковлевна, когда я рассказывал, почему-то смотрела не на меня, а в окно. И вдруг Ванька Зайцев закричал, что я вру, что мой отец никакой не летчик, а в тюрьме сидит. Он враг, предатель и шпион! Ему мать так сказала, а его папа с моим на одном заводе работал.
Я очнулся в кабинете директора. У Ольги Яковлевны были красные пятна на лице и мокрые глаза, а у Ваньки из носа кровь шла. Директор выслушал ее, Ваньку – и отпустил. А меня оставил. Долго молчал, а потом положил мне руку на плечо и сказал: «Вот что, Николай. Я тебя на один день исключаю из школы. Завтра будешь дома, а послезавтра придешь. Матери сам расскажешь, за что я тебя наказал. И запомни, Коля: никогда не рассказывай об отце. Будут спрашивать – отвечай, что не знаешь. Понял?»
После этого случая мама рассказала