Большущий. Эдна Фербер
Читать онлайн книгу.
Хуже всего дело обстояло с матерью, которая как раз и придумала прозвище. Услышав ее оговорку, он, конечно, не применял школьную тактику. Вместо этого он мрачнел, смотрел на нее волком и отказывался отвечать, хотя ласковый голос, когда она называла его «Большущий», разжалобил бы любого, но только не жестокосердного мальчишку десяти лет.
Возникло это прозвище из дурацкого вопроса, который то и дело взрослые задают малышам в самые первые годы их жизни и на который те на редкость терпеливо отвечают.
Деловито снуя по кухне от корыта со стиркой до доски для раскатки теста и от печки к столу или же выпрямляя затекшую спину на полях овощной фермы, чтобы хоть минутку отдохнуть от прополки густо посаженных грядок моркови, репы, шпината и свеклы, Селина де Йонг то и дело вытирала капельки пота с носа и лба, быстро ткнувшись головой в согнутый локоть. Ее большие прекрасные карие глаза следили за ребенком, ерзавшим на куче пустых мешков из-под картофеля. А один такой мешок и вовсе служил мальчику одеждой. Малыш постоянно слезал с родной мешковины, чтобы покопаться в жирном и теплом черноземе. У Селины де Йонг никогда не хватало времени для выражения материнской любви. То одно спешное дело, то другое. Вы видели молодую женщину в голубеньком ситцевом платье, полинялом и испачканном землей. Ее сведенные брови говорили о человеке, который вечно куда-то спешит. Темные густые волосы были для удобства закручены узлом, из которого постоянно выбивались пряди, иногда свисая петлями. Их она заправляла обратно все тем же поспешным жестом – проведя головой по согнутой в локте руке. Из-за работы на ферме ладони у нее стали шершавыми, земля въелась в кожу. Рядом с нею сидел ребенок с виду двух лет, чумазый, загорелый и вечно весь в шишках, укусах, царапинах и синяках, столь обычных для любого ребенка на ферме, чья мать не успевает приглядывать за ним из-за неотложной работы. И все же в тот момент, когда женщина смотрела на сына теплым и влажным весенним днем на земле иллинойсских прерий или в тесной кухоньке фермерского дома, между ними, как и в окружающем воздухе, возникала некая трепещущая аура, особая теплота, которая придавала таинственную красоту и сияние им обоим и всему вокруг.
– Ты уже большой, мой мальчик? – спрашивала Селина, даже не вникая в смысл своих слов. – А какой ты большой?
Ребенок сразу же переставал копаться пухлыми пальчиками в жирном черноземе, улыбался, обнажив десны, хотя, надо признаться, несколько заученной улыбкой, и широко разводил в стороны руки. Мать тоже раскидывала руки широко-широко. Потом они говорили хором, он – ротиком, похожим на сморщенный лепесток, а она дрожащими от нежности и счастья губами: «Вот тако-о-ой большо-о-ой!» Их голоса дружно тянули гласные. Это походило на игру. Мальчик так привык к материнскому вопросу, что иногда, когда Селина вдруг оборачивалась к нему посреди какого-нибудь дела, он воспринимал это как знак и даже без традиционного вопроса по заведенному обычаю, не задумываясь, выдавал свое: «Вот тако-о-ой больш-о-ой!» Потом запрокидывал голову и радостно смеялся, открыв коралловый рот. Она подбегала к нему, хватала и прятала разрумянившееся лицо в теплых, влажных складках его шеи, делая вид, что хочет мальчишку съесть.
– Большущий!
Но, конечно, он вовсе не был таким уж большим. Если на то пошло, он так и не вырос больше широко раскинутых рук ее любви и воображения. Вы могли бы подумать, что мать была довольна, когда позднее он стал тем Дирком де Йонгом, чье имя было вытиснено в верхней части тяжелых кремовых листов бумаги с отделкой под полотно, такой дорогой, плотной и прочной, что, казалось, ее накрахмалили и отутюжили каким-то дорогостоящим американским способом; чьи костюмы шил на заказ Питер Пил, английский портной; чей автомобиль с открытым верхом имел французскую ходовую часть; в чьем встроенном баре стояли ароматный итальянский вермут и испанский херес; чьи нужды обеспечивались слугой-японцем и чья жизнь, коротко говоря, представляла собой жизнь процветающего гражданина республики. Ничего подобного. Она испытывала не только недовольство, но даже раскаяние и негодование, словно она, Селина де Йонг, торговка овощами, отчасти была виновата в этом успехе, а отчасти обманута им.
В те годы, когда Селину де Йонг еще звали Селина Пик, она жила с отцом в Чикаго. Но ей довелось жить и во многих других городах. В Денвере во время бурных 1880-х. В Нью-Йорке, когда ей было двенадцать. В Милуоки совсем недолго. Был даже эпизод с Сан-Франциско, который остался в памяти Селины урывками и закончился таким поспешным отъездом, что удивил даже ее, приучившуюся без лишних вопросов мириться с внезапными переменами места жительства. «Одно дельце, – всегда объяснял отец. – Одно маленькое дельце». И только в день смерти отца она узнала, насколько слово «дельце» и правда объясняло то, чем он занимался. Симеон Пик, колесивший по стране с маленькой дочерью, был профессиональным игроком и по роду деятельности, и по темпераменту, и по природным склонностям. Если ему везло, они жили по-королевски, останавливались в лучших гостиницах, ели какие-то необыкновенные и вкусные блюда из морепродуктов, ходили в театр, ездили в нанятых экипажах (непременно запряженных парой; когда у Симеона Пика не хватало денег на такой экипаж, он ходил пешком). А если фортуна от него отворачивалась, они жили в дешевых пансионах, ели, что им давали, и носили одежду,