Глава 1

      Мир – это кожа хамелеона.

      Все тот же сон. Хотя прошло уже пять лет. Пять бесконечно долгих лет. Всё давно отболело, отмерло. Занесено пеплом. Как древний Геркуланум, погребенный под окаменевшей лавой.

      Блеклый рассвет стелется по спальне. В стылых сумерках все кажется покрытым слоем пыли, как в лавке старьевщика. Солнце в этих краях не светит в полную силу даже в летний полдень. А в ноябре оно и вовсе лениво посматривает вполглаза, накрывшись ватным одеялом. Да и кому не наскучило бы день-деньской взирать на промозглый город, по улицам которого снуют забрызганные грязью автомобили и спешат, отгородившись от непогоды огромными зонтами, неулыбчивые люди?

      Оливия медленно втягивает воздух. Надо успокоиться. Дышать. По квадрату, на четыре счета, как показывала госпожа Арно. Вдох – задержка, выдох – задержка. И еще вдох, хотя грудь сдавливает, будто тонешь в темной толще застоявшейся озерной воды. Если дать слабину, позволить злости, страху или отчаянию возобладать над разумом, черная мигрень вернется, сдавит голову раскаленным обручем. И школьные будни превратятся в кромешный ад. Вдох. Выдох. Вдох.

      Часы на стене показывают четверть шестого. Значит, еще битый час ждать, пока Лагранж прозвонит в серебряный колокольчик и заспанные воспитанницы в ночных сорочках высыплют в коридор, чтобы занять очередь в туалетную комнату.

      Оливия поворачивает голову. На соседней кровати безмятежно посапывает, разметавшись во сне, Лаура. Белокурая и разрумянившаяся, вся словно выточенная из алебастра, она напоминает красавиц на полотнах художников Возрождения.

      Виктория отвернулась к стене и нахлобучила на голову подушку.

      Наверное, Оливия кричала во сне. Снова. Виктория уже не раз грозилась пожаловаться классной даме. Она с самого начала была не в восторге от их соседства и не скрывала неприязни. Да и с какой стати ей выгораживать Оливию? Они не подруги.

      Ночной кошмар медленно отступает, выцветая в солнечных лучах, как засвеченная фотопленка. Оливия вытирает взмокшую ладонь о покрывало и кладет ее на скрученный спазмом живот, как грелку, – так делала мама, чтобы облегчить боль.

      В спальне прохладно. Оливия скукоживается под одеялом, как личинка, и затихает.

      Время здесь, в белом мире, тянется иначе – медленно, как патока. В детстве от восхода до заката пролетал краткий миг, который вмещал так много радости, разговоров и впечатлений – так маленькая капля воды выпукло отражает весь мир. И каждый новый день был другим, не похожим на вчера и завтра, как бусины в ожерелье Старой Элоди. Распахнув утром глаза, Оливия никогда не могла предугадать, какие встречи и открытия поджидают ее за порогом дома. Это сейчас дни и недели нарезаны ровными ломтиками, как кусочки пресного хлеба для сэндвичей, в котором вязнут зубы.

      Оливия снова украдкой смотрит на циферблат, но минутная стрелка не сдвинулась даже на одно крошечное деление – застыла, словно приклеенная. «Время не должно знать, что ты нетерпеливо отсчитываешь секунды» – так говорил Марк. Однажды, опаздывая на важный экзамен, он, точно заклинатель змей на воскресной ярмарке, не сводил взгляда с наручных часов, пока такси петляло по запруженным улочкам Кигали. Он чудом успел: такси как будто оказалось внутри капсулы, где время замедлило ход. Марк заразительно смеялся, рассказывая эту историю, и в его глазах плясали лукавые искорки. Как только подкрадываются воспоминания о брате, живот Оливии снова скручивает мучительным спазмом.

      Она отворачивается к стене, оклеенной коричневыми обоями с мелким орнаментом из полевых цветов. Кажется, маргаритки. Иногда перед сном Оливия водит пальцем по переплетению стеблей и листьев, и теперь даже с закрытыми глазами смогла бы повторить причудливые линии растительного узора. Она натягивает тонкое одеяло. Ступни окоченели – как две дохлые селедки. Потянувшись, она неловко смахивает книгу, которую читала перед сном. Увесистый томик падает на пол.

      Виктория откидывает одеяло и резко садится. Оливия спиной чувствует взгляд, прожигающий ее, как лазерный луч. Виктория шарит босой ногой под кроватью, отыскивая растоптанные балетки, и принимается застилать постель.

      – Можешь не прикидываться спящей, Каремера. И не надейся, что на этот раз я снова промолчу.

      Смысла притворяться больше