Мисс Кэтрин Долтри, больше известная как Кейт, спрыгнула с седла, кипя праведным гневом.

      Надо заметить, что подобное состояние вовсе не было для нее новым. Еще при жизни отца – а умер он семь лет назад – новоявленная мачеха нередко вызывала острое раздражение Кейт. Но что такое настоящий гнев, ей довелось узнать только после смерти отца, когда миссис Долтри, носившая титул всего несколько месяцев, стала полноправной хозяйкой поместья.

      Арендаторов, которые родились и выросли в своих домах, заставили платить в два раза больше, чем прежде. Те же, у кого не хватало денег, могли убираться на все четыре стороны.

      Урожай погибал на корню, а живые изгороди превращались в дикие заросли – все потому, что мачеха жалела денег на поддержание поместья в надлежащем состоянии. Наследство отца уходило на бесконечные наряды: новые платья, шляпки, кружева, рюшечки, воланчики и бантики… в таком количестве, что мачехе и сводной сестре не хватало дней в году, чтобы надеть все свое богатство хотя бы по одному разу.

      Гости больше не встречали Кейт за общим столом. Отныне ее жизнь протекала в мансарде – в крошечной комнатке, где старая обшарпанная мебель вполне соответствовала положению падчерицы в огромном доме. Трудно было пережить ненависть к самой себе за малодушие – за то, что не находила сил уйти из дому и положить конец унижению. Да, настоящий гнев родился и вырос из одиночества, отчаяния и печальной уверенности в том, что отец беспомощно переворачивается в гробу.

      Воинственно препоясав чресла, как сказал бы отец, Кейт решительным шагом поднялась на крыльцо.

      – Добрый день, Черридерри, – поздоровалась она, как только старый верный дворецкий распахнул дверь. – Ты сегодня за лакея?

      – Хозяйка отправила лакеев в Лондон, за доктором, – пояснил Черридерри. – Вернее, сразу за двумя.

      – Не иначе как очередной приступ. – Кейт осторожно сняла расползавшиеся по швам перчатки. Было время, когда мачеху (в доме все звали ее хозяйкой) подозревали в симуляции болезни, однако после нескольких лет ложной тревоги и ночных криков о нападении разбойников, которые на деле оказывались всего лишь следствием дурного пищеварения, подозрения отпали сами собой.

      Черридерри считал, что остается одно: надеяться на лучшее.

      – Нет, на сей раз дело не в хозяйке. Пострадало лицо мисс Виктории.

      – Неужели укусили?

      Дворецкий кивнул.

      – Горничная утром рассказала, что верхняя губа распухла и посинела.

      Даже острое раздражение не смогло подавить шевельнувшееся в душе сочувствие. Хорошенькое личико и хорошенькие платьица составляли единственное достояние Виктории, а потому утрата хотя бы небольшой доли этого богатства навсегда разбила бы бедняжке сердце.

      – Нужно срочно поговорить с хозяйкой о жене викария. – Кейт сбросила пелерину в услужливо подставленные руки. – Точнее, теперь уже о вдове. После его смерти я переселила семью в дальний коттедж.

      – Да, дело нехорошее, – покачал головой дворецкий. – Особенно для викария. Разве священник имел право лишить себя жизни?

      – И оставить на произвол судьбы жену с четырьмя детьми, – добавила Кейт.

      – Наверное, не смог примириться с потерей ноги.

      – Ну а теперь его детям придется примириться с потерей отца, – сурово заключила Кейт. – Не говоря уже о том, что вчера мачеха отправила им уведомление о выселении.

      Черридерри нахмурился.

      – Хозяйка распорядилась, чтобы сегодня вы обедали вместе со всеми.

      Кейт изумленно замерла.

      – Что-что?

      – Сегодня вечером вам необходимо обедать за общим столом. Приезжает лорд Димсдейл.

      – Шутишь?

      Дворецкий