Обитаю в квадрате окна. Как рыба в аквариуме.

      Отец Питер смотрит на меня.

      Спрашиваю: «Ты меня любишь?».

      Молчит.

      Ты и наяву снишься мне, отец Питер.

      Значит, ты меня любишь.

      Хотя, конечно, тщательно это скрываешь.

      Твой сложный характер, сложный климат, сложная архитектура… Всё это – не о любви. Это о величии, о подвиге, о самопожертвовании. Ты всё время ставишь себя в пример. Ты укоряешь своей красотой.

      Рядом с тобой чувствую себя маленькой, слабой, немощной. Защити, отец Питер. От себя – защити тоже.

      Даже ледяная горка из детства, с которой так весело было скатываться на санках, вдруг оборачивается бомбоубежищем.

      У тебя сложное прошлое, настоящее и будущее. И ни одно из этих времён – не закончилось. Мы переживаем их вместе.

      Мы знакомы с самого рождения.

      Я родилась – а ты уже был. Ты меня встречал.

      Помнишь апрель 1995-го? А я не помню.

      Ты быстро менялся. Словно потерял память, но во что бы то ни стало пытался себя вспомнить: свои имена, людей, традиции, названия улиц и площадей… Или, наоборот, ты от кого-то прятался: шифровался, заметал следы, старался быть неузнанным. Ты до сих пор это делаешь.

      2

      В пространстве автобуса я не одна.

      Дама лет восьмидесяти – видимо, обладая чутким внутренним слухом, – присоединяется к нашему диалогу с городом и доверительно сообщает:

      – Я всю жизнь приезжаю в Петербург в день рождения Эдуарда Хиля.

      Поймав мой выразительный взгляд, она поясняет:

      – Он всегда давал концерт в этот день. Но вот уже много лет как он умер. А я всё равно приезжаю – теперь на Смоленское кладбище. Я просто не могу не приехать. И Петербург я очень люблю. Хотя всю жизнь живу в Москве, но всегда, знаете, хотелось жить в Петербурге.

      Конечно, из Москвы. Из Владивостока она бы вряд ли приехала бы.

      – Нет, я неправильно вам сказала: мне всегда хотелось жить – в Ленинграде. Жалко, что Хиль ушёл… Но он, конечно, попал в рай. Поэтому я тоже туда хочу. Умру, попаду в рай – и пойду на его концерт. Я всю жизнь коммунисткой-атеисткой была, но сейчас даже причащаться стала, да. А подруга моя, Тамара, она вообще… Мы с ней из-за Хиля поссорились. Она говорит: «Это дремучее ретро», я отвечаю: «Сама ты дремучее ретро!». Джинсовый костюм напялила – и ходит, дитя дефицита… И… простите, что вам рассказываю всё это, но она мужу своему всю жизнь изменяла. Это же грех? Нет, она не кается. Я ей говорю: «Тома, ты попадёшь в ад». А она: «Что, опять в СССР?!» Короче, я трубку бросила, меня до сих пор от неё трясёт.

      Автобус, вступая в беседу, объявляет следующую остановку, и в конце переходит на английский: «Некст стейшн из Пионерская-стрит».

      – Зачем он со мной по-английски говорит?.. – удивляется дама.

      – Ну, это для туристов.

      Я представляю, как сотни туристов садятся в этот автобус, чтобы приехать на «Пионерскую-стрит» и застыть перед памятником в честь 50-летия Всесоюзной пионерской организации имени В.И.Ленина. И чтобы обязательно шёл дождь, и они все открывают зонтики – и стоят.

      На прощание моя новая знакомая сообщает:

      – Меня, кстати, Зоя зовут.

      И выходит – на «Пионерской-стрит».

      И вот теперь я знаю, что есть женщина Зоя, которая каждый год, 4 сентября будет садиться в поезд «Москва – Петербург» и ехать на день рождения Эдуарда Хиля. И я, если захочу, смогу встретить её на Смоленском кладбище.

      Следом мелькает тревожная мысль: а ведь наступит день, когда она не придёт?

      Проверять не буду, но я это точно почувствую: нарушится какая-то связь; может быть, даже связь времён.

      3

      Значит, Тамара попадёт в ад.

      Новопреставленную примут в комсомол. Поступит в институт, на картошку поедет. А по распределению её отправят учительницей в сельскую школу. Там будут открывать памятник комсомолу и всем коллективом капсулу времени закапывать.

      Коммунизм будет строить. Вечность простоит в очереди за томиком Пастернака, но так и не сможет его получить.

      А жить она будет в коммуналке на улице Пионерской. И каждое утро просыпаться под гимн, и делать зарядку под «Кипучую, могучую». В телевизоре будет лицезреть спящего Брежнева, а по радиоприёмнику – ловить «Шёпот Америки».

      В кино у каждого героя в руке будет бутылка кефира. И повсюду – конструктивизм.

      И,