Не сияет на небе солнце красное,

      Не любуются им тучки синие:

      То за трапезой сидит во златом венце,

      Сидит грозный царь Иван Васильевич.

      Позади его стоят стольники,

      Супротив его всё бояре да князья,

      По бокам его всё опричники;

      И пирует царь во славу божию,

      В удовольствие свое и веселие.

      Улыбаясь царь повелел тогда

      Вина сладкого заморского

      Нацедить в свой золоченый ковш

      И поднесть его опричникам.

      – И все пили, царя славили.

      Лишь один из них, из опричников,

      Удалой боец, буйный молодец,

      В золотом ковше не мочил усов;

      Опустил он в землю очи темные,

      Опустил головушку на широку грудь —

      А в груди его была дума крепкая.

      Вот нахмурил царь брови черные

      И навел на него очи зоркие,

      Словно ястреб взглянул с высоты небес

      На младого голубя сизокрылого, —

      Да не поднял глаз молодой боец.

      Вот об землю царь стукнул палкою,

      И дубовый пол на полчетверти

      Он железным пробил оконечником —

      Да не вздрогнул и тут молодой боец.

      Вот промолвил царь слово грозное, —

      И очнулся тогда добрый молодец.

      «Гей ты, верный наш слуга, Кирибеевич,

      Аль ты думу затаил нечестивую?

      Али славе нашей завидуешь?

      Али служба тебе честная прискучила?

      Когда всходит месяц – звезды радуются,

      Что светлей им гулять по поднéбесью;

      А которая в тучку прячется,

      Та стремглав на землю падает…

      Неприлично же тебе, Кирибеевич,

      Царской радостью гнушатися;

      А из роду ты ведь Скуратовых

      И семьею ты вскормлен Малютиной!..»

      Отвечает так Кирибеевич,

      Царю грозному в пояс кланяясь:

      «Государь ты наш, Иван Васильевич!

      Не кори ты раба недостойного:

      Сердца жаркого не залить вином,

      Думу черную – не запотчевать!

      А прогневал я тебя – воля царская:

      Прикажи казнить, рубить голову,

      Тяготит она плечи богатырские

      И сама к сырой земле она клонится».

      И сказал ему царь Иван Васильевич:

      «Да об чем тебе молодцу кручиниться?

      Не истерся ли твой парчевой кафтан?

      Не измялась ли шапка соболиная?

      Не казна ли у тебя поистратилась?

      Иль зазубрилась сабля закаленая?

      Или конь захромал, худо кованый?

      Или с ног тебя сбил на кулачном бою,

      На Москве-реке, сын купеческий?»

      Отвечает так Кирибеевич,

      Покачав головою кудрявою:

      «Не родилась та рука заколдованная

      Ни в боярском роду, ни в купеческом;

      Аргамак мой степной ходит весело;

      Как стекло горит сабля вострая,

      А на праздничный день твоей милостью

      Мы не хуже другого нарядимся.»

      «Как я сяду поеду на лихом коне

      За Москву-реку покататися,

      Кушачком подтянуся шелковым,

      Заломлю на бочок шапку бархатную,

      Черным соболем отороченную, —

      У ворот стоят у тесовыих

      Красны девушки да молодушки,

      И любуются, глядя, перешептываясь;

      Лишь одна не глядит, не любуется,

      Полосатой фатой закрывается…»

      «На святой Руси, нашей матушке,

      Не найти, не сыскать такой красавицы:

      Ходит плавно – будто лебедушка;

      Смотрит сладко – как голубушка;

      Молвит слово – соловей поет;

      Горят щеки ее румяные,

      Как заря на небе божием;

      Косы русые, золотистые,

      В ленты яркие заплетенные,

      По