Умчался век эпических поэм,

      И повести в стихах пришли в упадок;

      Поэты в том виновны не совсем,

      (Хотя у многих стих не вовсе гладок);

      И публика не права между тем.

      Кто виноват, кто прав – уж я не знаю,

      А сам стихов давно я не читаю —

      Не потому, чтоб не любил стихов,

      А так: смешно ж терять для звучных строф

      Златое время… в нашем веке зрелом,

      Известно вам, все заняты мы делом.

      Стихов я не читаю – но люблю

      Марать шутя бумаги лист летучий;

      Свой стих за хвост отважно я ловлю;

      Я без ума от тройственных созвучий

      И влажных рифм – как например на ю.

      Вот почему пишу я эту сказку.

      Ее волшебно-темную завязку

      Не стану я подробно объяснять,

      Чтоб кой-каких допросов избежать;

      Зато конец не будет без морали,

      Чтобы ее хоть дети прочитали.

      Герой известен, и не нов предмет;

      Тем лучше: устарело всё, что ново!

      Кипя огнем и силой юных лет,

      Я прежде пел про демона иного:

      То был безумный, страстный, детский бред.

      Бог знает где заветная тетрадка?

      Касается ль душистая перчатка

      Ее листов – и слышно: c'est joli?..[1]

      Иль мышь над ней старается в пыли?..

      Но этот чорт совсем иного сорта —

      Аристократ и не похож на чорта.

      Перенестись теперь прошу сейчас

      За мною в спальню: розовые шторы

      Опущены, с трудом лишь может глаз

      Следить ковра восточные узоры.

      Приятный трепет вдруг объемлет вас,

      И девственным дыханьем напоенный

      Огнем в лицо вам пышет воздух сонный;

      Вот ручка, вот плечо, и возле них

      На кисее подушек кружевных

      Рисуется младой, но строгий профиль…

      И на него взирает Мефистофель.

      То был ли сам великий Сатана

      Иль мелкий бес из самых нечиновных,

      Которых дружба людям так нужна

      Для тайных дел, семейных и любовных?

      Не знаю! Если б им была дана

      Земная форма, по рогам и платью

      Я мог бы сволочь различить со знатью;

      Но дух – известно, что такое дух!

      Жизнь, сила, чувство, зренье, голос, слух —

      И мысль – без тела – часто в видах разных;

      (Бесов вообще рисуют безобразных.)

      Но я не так всегда воображал

      Врага святых и чистых побуждений.

      Мой юный ум, бывало, возмущал

      Могучий образ; меж иных видений,

      Как царь, немой и гордый, он сиял

      Такой волшебно-сладкой красотою,

      Что было страшно… и душа тоскою

      Сжималася – и этот дикий бред

      Преследовал мой разум много лет.

      Но я, расставшись с прочими мечтами,

      И от него отделался – стихами!

      Оружие отличное: врагам

      Кидаете в лицо вы эпиграммой…

      Вам насолить захочется ль друзьям?

      Пустите в них поэмой или драмой!

      Но полно, к делу. Я сказал уж вам,

      Что в спальне той таился хитрый демон.

      Невинным сном был тронут не совсем он.

      Не мудрено: кипела в нем не кровь,

      И понимал иначе он любовь;

      И речь его коварных искушений

      Была полна: ведь он недаром гений!

      «Не знаешь ты, кто я – но уж давно

      Читаю я в душе твоей; незримо,

      Неслышно говорю с тобою, – но

      Слова мои, как тень, проходят мимо

      Ребяческого сердца, – и оно

      Дивится им спокойно и в молчанье, —

      Пускай! Зачем тебе мое названье?

      Ты с ужасом отвергнула б мою

      Безумную любовь – но я люблю

      По-своему… терпеть и ждать могу я,

      Не надо мне ни ласк, ни поцелуя.

      «Когда ты спишь, о ангел мой земной,

      И шибко бьется