Он больше не был в ярко-красном,

      Но он обрызган был

      Вином багряным, кровью алой,

      В тот час, когда убил, —

      Ту женщину убил в постели,

      Которую любил.

      В одежде серой, в сером кепи,

      Меж тех, кто осужден,

      И он гулял походкой легкой;

      Казался весел он;

      Но не знавал я, кто смотрел бы

      Так жадно в небосклон.

      Да, не знавал я, кто вперял бы

      Так пристально глаза

      В клочок лазури, заменявший

      В тюрьме нам небеса,

      И в облака, что проплывали,

      Поставив паруса.

      Я также шел меж душ страдальных,

      Но круг другой свершал.

      Я думал о его поступке,

      Велик он или мал.

      Бедняге в петле быть, – за мною

      Так кто-то прошептал.

      О, Боже! Словно закачались

      Твердыни стен кругом,

      И небо налегло на череп,

      Как огненный шелом.

      Я сам страдал, но позабыл я

      О бедствии своем,

      Я знал одно: с какою мыслью

      Он между нас идет,

      И почему он смотрит жадно

      На ясный небосвод.

      Он ту убил, кого любил он,

      И вот за то умрет.

      –

      Возлюбленных все убивают, —

      Так повелось в веках, —

      Тот – с дикой злобою во взоре,

      Тот – с лестью на устах,

      Кто трус-с коварным поцелуем,

      Кто смел – с клинком в руках!

      Один любовь удушит юной,

      В дни старости-другой,

      Тот-сладострастия рукою,

      Тот – золота рукой,

      Кто добр – кинжалом, потому что

      Страдает лишь живой.

      Тот любит слишком, этот-мало;

      Те ласку продают,

      Те покупают; те смеются,

      Разя, те слезы льют.

      Возлюбленных все убивают, —

      Но все ль за то умрут?

      –

      Не всем палач к позорной смерти

      Подаст условный знак,

      Не все на шею примут петлю,

      А на лицо колпак,

      И упадут, вперед ногами,

      Сквозь пол, в разверстый мрак.

      Не все войдут в тюрьму, где будет

      Следить пытливый глаз,

      Днем, ночью, в краткий час молитвы

      И слез в тяжелый час, —

      Чтоб узник добровольной смертью

      Себя от мук не спас.

      Не всем у двери в час рассветный

      Предстанет страшный хор:

      Священник, в белом весь, дрожащий,

      Судья, склонивший взор,

      И, в черном весь, тюрьмы Смотритель,

      Принесший приговор.

      Не всем придется одеваться

      Позорно впопыхах,

      Меж тем как ловит грубый Доктор

      В их нервных жестах страх,

      И громко бьют, как страшный молот,

      Часы в его руках.

      Не все узнают муки жажды,

      Что горло жжет огнем,

      Когда палач в своих перчатках,

      Скользнув в тюрьму тайком, —

      Чтоб жажды им не знать вовеки,

      Окрутит их ремнем.

      Не все склонят чело, внимая

      Отходной над собой,

      Меж тем как ужас сердца громко

      Кричит: ведь ты живой!

      Не все, входя в сарай ужасный,

      Свой гроб толкнут ногой.

      Не все, взглянув на дали неба

      В окно на потолке

      И, чтобы смерть пришла скорее,

      Молясь в глухой тоске,

      Узнают поцелуй Кайафы

      На трепетной щеке.

      Он шесть недель свершал прогулку

      Меж тех, кто осужден.

      В одежде серой, в сером кепи,

      Казался весел он.

      Но не знавал я, кто смотрел бы

      Так жадно в небосклон.

      Да, не знавал я, кто вперял бы

      Так пристально глаза

      В клочок лазури, заменявший

      В тюрьме