Жертву принесши богам, да пошлют Илиону спасенье,

      Гектор поспешно потек по красиво устроенным стогнам;

      Замок высокий Пергама пройдя, наконец он достигнул

      Скейских ворот, ведущих из града в широкое поле.

      Там Гетеонову дочь Андромаху, супругу, он встретил;

      С нею был сын. На груди у кормилицы нежный младенец

      Тихо лежал: как звезда лучезарная, был он прекрасен,

      Гектор Скамандрием назвал его; от других он был прозван

      Астианаксом (понеже лишь Гектор защитой был града).

      Ласково руку пожавши ему, Андромаха сказала:

      «Неумолимый, отважность погубит тебя. Не жалеешь

      Ты ни о сыне своем в пеленах, ни о бедной супруге,

      Скоро вдове безотрадной; ахейцы тебя неизбежно,

      Силою всею напав, умертвят. Для меня же бы лучше

      В землю сокрыться, тебя потеряв: что будет со мною,

      Если тебя, отнятого роком могучим, не станет?

      Горе! уж нет у меня ни отца, ни матери нежной;

      Мой отец умерщвлен Ахиллесом божественным; Фивы,

      Град киликиян, с блестящими златом вратами разрушив,

      Сам он убил Гетеона, но не взял оружия; чуждый

      Мысли такой, он с оружием вместе сожжению предал

      Кости родителя, в почесть ему погребальный насыпал

      Холм, и платанами горные нимфы тот холм обсадили.

      Семеро братьев еще у меня оставалось в отчизне —

      Все они в день единый повержены в бездну Аида:

      Всех беспощадной рукой умертвил Ахиллес быстроногий.

      Матерь царицу от пажитей густолесистого Плака

      В рабство добычей войны он увлек, но за выкуп великий

      Скоро ей отдал свободу, чтоб пала от стрел Артемиды.

      Гектор, ты все мне теперь: и отец и нежная матерь;

      Ты мой единственный брат, о Гектор, цветущий супруг мой.

      Будь же ко мне сострадателен, здесь останься на башне;

      Сыну не дай сиротства, супруге не дай быть вдовою;

      Там на холме смоковницы войско поставь: нападенье

      Легче оттуда на град; там открыты для приступа стены.

      С той стороны уже трикраты на нас покушались

      Оба Аякса, Идоменей, Диомед и Атриды».

      Кротко ответствует гривистым шлемом украшенный Гектор:

      «О Андромаха, и я о том же печалюсь; но стыд мне

      Будет тогда от троянских мужей и от жен Илиона,

      Если, как робкий, сюда удалюсь, уклоняся от боя;

      То запрещает и сердце; доныне привык я спокойно

      Бодрствовать духом и биться у всех впереди, охраняя

      Трою, великую славу отца и мою; но предвидит

      Вещее сердце и тайно гласит мне тревожное чувство:

      Некогда день сей наступит – падет священная Троя,

      С нею Приам и народ царя копьеносного бодрый.

      Но не Трои грядущее горе, не участь Гекубы,

      Ни же Приамова гибель, ни же столь многих, столь храбрых

      Братьев моих истребленье, тогда неизбежно падущих

      В прах под рукою врага, сокрушают ныне так сильно

      Душу мою, как мысль о тебе, Андромаха, когда ты,

      Вслед за одеянным медною бронею мужем ахейским,

      Плача, отсюда пойдешь, лишенная света свободы,

      Или в Аргосе будешь с рабынями ткать для царицы,

      Иль, утомленная, тяжким сосудом в ключе Гиперейском

      Черпая воду, будешь в слезах поминать о Пергаме.

      Может быть, видя, как плачешь в своем одиночестве, скажут:

      «Вот вдова знаменитого Гектора, бывшего первым

      В войске троянском в те дни, как сражались у стен Илиона».

      То услыша, ты с новою вспомнишь тоской, что на свете

      Нет уж того, кто от рабства надежною был бы защитой.

      Нет! я лучше хочу, чтоб меня бездыханного скрыли

      В землю, чем слышать о плаче твоем и крушительном плене».

      Так ответствовал Гектор, и к сыну руки простер он;

      Робко от них отклонился и к лону кормилицы с криком

      Бросился милый младенец, дичася отца, устрашенный

      Ярким блистанием лат и косматою гривою шлема,

      Грозно над ним зашумевшею с медноогромного гребня.

      С грустной улыбкой и мать и отец посмотрели на сына.

      Шлем с головы снимает поспешно блистательный Гектор;

      Бранный убор на землю кладет и, на руки взявши

      Сына, целует его с умиленьем и нежно лелеет.

      Громко взывает потом он к бессмертным богам и Зевесу:

      «Царь Зевес!