Демьян рассказывает. Валентин Петрович Катаев
Читать онлайн книгу.
н сидит – красный с мороза – массивный, тепло одетый, опираясь на палку, в высоких белых бурках, обшитых коричневой кожей, – посреди редакционной комнаты в журнале "Крокодил", окруженный веселой крокодильской братией – художниками, фельетонистами, поэтами… На нем кожаная фуражка, – но не черная, комиссарская, а желтая, как у пожилого железнодорожного машиниста; во рту громадный мундштук с толстой папиросой, обволакивающей приятным дымком рыжеватые, жесткие, коротко подстриженные усы, – растущие, действительно, снаружи, а не внутри, – и неопределенно очерченный простонародный, крестьянский, рот со слабо окрашенными губами; и рыжеватые ресницы внимательно, настороженно прищуренных, хотя и улыбающихся, но в то же время – холодных, я бы даже сказал, сановных глаз, а на висках веером сухие мужицкие морщинки.
Хорошо помню Демьяна в большом кабинете его кремлевской квартиры в так называемом белом коридоре Александровского дворца. При входе в белый коридор за столиком сидит дежурный, и сквозь стеклянные рамки внутреннего перехода, похожего на зимний сад, повисший над пустынной кремлевской улицей, виднеется фигура часового в длинной кавалерийской шинели с красными нагрудными клапанами – "разговорами" – и суконном буденновском шлеме, что делало его похожим на некоего древнерусского молодого витязя.
Древнерусский стиль отчасти присутствовал также и в самом кабинете Демьяна, где на громадном, поистине министерском письменном столе сразу же бросался в глаза колоссальный письменный прибор литого серебра в русском былинном стиле, – бородатые васнецовские богатыри в шишаках и боевых рукавицах, избушка на курьих ножках, косматые медведи, нож для разрезания в виде меча-кладенца, а вместо пепельницы – полуведерная братина; хрустальные чернильницы. Весь прибор пуда на полтора; должно быть, реквизирован у какого-нибудь московского купца – миллионщика.
Все это – и в первую очередь массивная фигура самого поэта – весьма подходило к царь-колоколу, к царь-пушке, трофейным французским орудиям двенадцатого года у желтой стены арсенала, а также к еще сохранившейся в то время надписи золотыми славянскими буквами на стеклах входных дверей гостиницы "Националы") – "Первый дом Совѣтовъ" – еще через ять.
В просторном халате Демьян каждое утро брил свою яйцевидную голову с валиками жирка на затылке, аккуратно расставив бритвенный прибор на необъятном своем письменном столе среди свежих, только что полученных советских газет, уже во многих местах помеченных его красно-синим богатырским карандашом, а также номера немецкой "Берлинер Тагеблатт", специально выписывавшейся им для того, чтобы быть в курсе буржуазной западной информации и пропаганды. Демьян хорошо владел немецким языком, но нередко в раздражении называл эту газету несколько по-русски – "Берлинер Тагебляд…"
Он научился виртуозно брить свою голову, почти не заглядывая в зеркальце, и каждый раз я боялся, что он в пылу беседы отхватит себе кончик толстого уха, прижатого к голове, как вареник, – чего, однако, никогда не случалось, даже когда он брился в своем персональном салон-вагоне на полном ходу скорого поезда.
Бреясь, он любил рассказывать разные истории.
…Когда Правительство переехало из Петрограда в Москву, то мы сначала разместились в гостинице "Националь", а уж потом нас перевели в Кремль. Как видите, квартира хотя и большая, но комнаты неуютные, казенные, стены, – обратите внимание, – толстые, прямо-таки крепостные, окошки маленькие, потолки сводчатые, как в погребе; по все это было бы зло не столь большой руки, когда бы не печи. В те времена первых лет революции во всем Кремле не было ни одной исправной печи. Да и дров не хватало. Буквально-таки замерзали от холода. Хоть железные буржуйки ставь и выводи трубы наружу через дворцовые окошки. Не только я, маленький человек, мерз и принужден был работать в шубе и валенках, но все народные комиссары тоже мерзли, в том числе, конечно, и сам Ленин. И я помалкивал, не жаловался, Это продолжалось до тех пор, пока в один прекрасный день комендант Кремля не соизволил приступить к генеральному ремонту всех кремлевских печей. Доходит очередь до белого коридора, до нашей, стало быть, квартиры. Являются печники – подмосковные мужички.
– Здрасте.
– Здрасте.
– Где у вас тут неисправная печь?
– Да почти все печи неисправные.
– Это худо, – говорят печники.
– Да уж куда хуже, – говорю.
– На вас одна надежда. Орудуйте.
Тут мои мужички-печники повздыхали, поохали, стали, шаркая валенками, ходить по комнатам от печки к печке, стуча заслонками, открывая вьюшки, дуя в отдушники, – и все время скребли под шапками затылки, горестно переглядывались и бормотали:
– Одно названье что дворец, а печи в нем совсем никуда, никакой тяги, а разве без тяги печь себя оправдает, будь она хоть трижды кафельная? Только зря советскими народными дровишками будете отапливать божье небо, а грубки ваши так никогда и не нагреются, товарищ народный комиссар.
– Я не комиссар.
– Ну это ваше дело. Для кого как, а для нас вы комиссар, поскольку у вас квартира в кремлевских палатах.
– Ну так как