Действие происходит около 1856 г. на очень скромной, почти бедной даче неподалеку от Москвы.

      Клементьев. Надежда Всеволодовна!

      Надя (слегка вздрагивает; дружески и с упреком). Платон Алексеич! Вы! Как вы здесь! (Между тем он подходит к ней и протягивает ей руку. Она берет ее.)

      Клементьев. Я приехал чтобы опять поговорить с вами.

      Надя. Боже мой, да вы смеетесь!

      Клементьев. Нет, Надежда Всеволодовна.

      Надя. Господи, – да как же это можно! В пять лет, чтобы молодой человек не забыл! Ни за что не поверю! Особенно, когда и в то время вы не могли думать этого серьезно.

      Клементьев. Вы не могли тогда понимать серьезно, вы были слишком молоды, а теперь я хочу требовать решительного ответа. – Вы еще никому не давали слова? Да сядем же (садятся). Друг мой, Наденька, ты еще никого не любишь, тебе некого полюбить кроме меня, – ты будешь любить меня?

      Надя (молчит – принимается шить).

      Клементьев. Наденька, милая моя, единственная моя милая. – Кому полюбить тебя, кроме меня – полюби меня, моя добрая, ненаглядная (берет ее за руку).

      Надя (вырывая руку). Стыдно вам, грех вам, Платон Алексеич, обнимать честную девушку (закрывает лицо руками и плачет).

      Клементьев. Наденька, пять лет прошло с тех пор – и ты осталась прежняя! (Это с сожалением и тихим упреком.)

      Надя (по-прежнему). И вы не переменились! Как тогда хотели обольстить меня, так и теперь!

      Клементьев. Наденька, не ко мне, а к тебе идут слова: не стыдно ли, не грех ли тебе обижать меня.

      Надя (тверже прежнего). Нет! Я не обижаю вас, Платон Алексеич. Я только думаю о вас правду.

      Клементьев. Тогда я хотел обольстить вас, Наденька! Когда ж? Когда бывало, по детской резвости, вы подбежите, и поцелуете меня, а я скажу: не хотите венчаться со мною, то не хочу и целовать вас, – бывало ли так, Наденька, или нет?

      Надя (молчит).

      Клементьев. То было ли хоть раз, что я заигрывал с вами? Как же это в то время я обольщал вас? А теперь? Или за границею мало девушек, некого было обольщать? Если бы мои мысли были об этом, некогда было бы мне и вспомнить про вас, расстаться с тою жизнью, чтобы ехать сюда. Там лучше жить, нежели у нас. Вы сама, Наденька, можете понимать это. Вы видите, самые лучшие вещи, какие у нас есть, едут к нам из-за границы. Зачем же бы мне ехать назад, если бы вы не были для меня милее всего на свете?

      Надя (подпирается лицом на руки и сидит задумавшись, молча).

      Клементьев. Что же вы скажете, Наденька, – все-таки я только обманываю вас?

      Надя (молчит).

      Клементьев (жмет ее руку, оставляя эту руку в прежнем положении, как она подпирает лицо). Что же, Наденька: обманываю?

      Надя (опять закрывая лицо, но теперь не с рыданием, а только грустно). Я не знаю, что мне думать, Платон Алексеич.

      Клементьев. Как вам кажется, Наденька: то, что я говорил вам?

      Надя. В этом я не сомневаюсь, Платон Алексеич.

      Клементьев. И все-таки я обольщаю вас?

      Надя. Может быть, и обольщаете. Должно быть, что обольщаете.

      Клементьев. Как же это сойдется одно с другим: я говорю от чистого сердца, и обольщаю.

      Надя. Вот как, Платон Алексеич: вы думаете что это так будет, а этого не может быть, потому этого и не будет.

      Клементьев. Чего не будет? Чтобы мы повенчались? Когда я одно только и говорю вам: повенчаемся.

      Надя. Я не сомневаюсь, вы честный человек, Платон Алексеич. Я не умею говорить. Я сказала так, что мои слова вышли напрасной обидою для вас. Не то, что невозможно, чтобы вы повенчались со мною, – а только, это не хорошо.

      Клементьев. Почему же не хорошо?

      Надя. Вы дворянин, Платон Алексеич, а я мещанка.

      Клементьев. Повенчаемся, и вы будете дворянка.

      Надя. Этого не переменить никакой свадьбою, своего происхождения, Платон Алексеич.

      Клементьев. Ваша правда, Наденька. Но умным людям нет дела до того чья кто дочь, – они